Розанов - [136]
Из этого письма, как правило, цитируют одну только фразу про победившего ужасного хохла – действительно афористичную, яркую, а между тем не менее важен здесь розановский плач о погибели земли русской и падении русского человека как плач о самом себе. О своей семье, своих детях. И неизбывная жалость и отождествление себя и всего русского. И когда Розанов писал о своем видении русского пути Флоренскому, то впечатление такое, что писал он о своем характере, о своей сырой «вечно-бабьей» натуре: «Всю ночь сегодня думал о русской истории. И везде – слабость, слабость, слабость. Мы с Вами, конечно, не станем на сторону католичества и лютеранства, не пойдем за Бердяевым или Мережковскими и останемся при “старых слабых богах”, наших “угодниках”: ибо они нам всех милее, милее и бл. Августина, и Оригена. Но если взять собственно работу и силу: то несоизмеримость всего русского с западным – поразительна. Мы именно милая, тихая и замирающая страна… Русская история вообще не имела в себе силы сопротивления. Кому и когда она сопротивлялась? Нужно же было, чтобы каких-то 500 000 татар, собственно орды – т. е. хаоса “некрещеного”, завладела всею Русью и владела 240 лет, и русские барахтались под ордою и “ничего не могли поделать”. Тоже – половцы. Тоже – печенеги. “Ничего не можем сделать”. Одолели одного Наполеона: но ведь явно, что “Антихрист и шел в погибель”, придя с 500 000 армии “на край света” завоевывать державу “от Белого до Черного моря”. Туг победа не в Кутузове и не в Бородине, а в том, что Наполеон “забылся” и стал “безумствовать”.
Росла Русь. Почему? Да на Востоке – пески. Русь множилась и врастала в пески, пустыни, степи. “Естественное распространение травы”. Все наши войны вплоть до Японской были пустые. “Побеждали персов и турков”, “завоевывали Кавказ”, “Кучук-Кайнарджирский мир”, и гимназисты ликуют. На самом же деле ни одной трудной войны и ни одной “дорого стоившей победы”. Суворов – единственная и притом действительно прекрасная и святая личность в “военных летописях России”. Петр был трус и при Полтаве, кажется, спрятался (вообще при Полтаве победил Меньшиков). Затем Св. Александр Невский, Владимир Мономах. Димитрий Донской и Ермак Тимофеевич: все это более мифы, чем история. Суворов был и остался – один… Россия и всегда была безгранично слаба.
Мы – нация певучая, тоскливая, сказочная, плутоватая… Полная анархия. Анархичность русских, анархичность от бессилия – чудовищна. “Мы собственно ничего не можем”: и это самая суть русских. Суть – в какой-то тоскливой и скучной импотенции.
Солнышка мало: суть».
Это разочарование и саморазоблачение, сей одновременно нежный, влюбленный и самоубийственно нигилистический конспект русской истории есть не что иное, как вольное или невольное отрицание знаменитого пушкинского письма Чаадаеву от 1836 года: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие – печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человека с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал…»
В сущности, именно Пушкин из глубины веков дал ответ не только Чаадаеву, но и Розанову, однако есть начало, их объединяющее: В. В. был тоже из тех, кто «отечество не выбирает», свою страну любит такою, какая она есть, и ни при каких условиях от нее не отрекается. А уже частично цитировавшийся в начале этой книги «опавший листок» – «Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша “мать” пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, – мы и не должны отходить от нее… Но и это еще не последнее: когда она наконец умрет и, обглоданная евреями, будет являть одни кости – тот будет “русский”, кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого. Так да будет…» – отозвался в те разрушительные революционные дни особенно пронзительно, только вот с евреями все оказалось по-розановски непросто.
