Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы - [164]

Художник повернул к нему голову и улыбнулся.

— У меня это не призвание. Просто хобби.

Человеку было за сорок, в темных волосах уже блестела седина. Он был красив, но Ллевеллина тронула не столько его красота, сколько обаяние личности. Он излучал тепло и доброту — такого человека, раз встретив, долго не забудешь.

Художник вдохновенно произнес:

— Неизъяснимое наслаждение — смешивать на палитре яркие, сочные краски и размазывать их по холсту! Иногда знаешь, чего добиваешься, иногда нет, но удовольствие получаешь всегда. Вы художник? — Он бросил на Ллевеллина быстрый взгляд.

— Нет. Я оказался здесь случайно.

— A-а. — Его собеседник неожиданно шлепнул мазок розовой краски на то, что у него было морем. — Здорово, — сказал он. — Хорошо смотрится. Необъяснимая вещь!

Он бросил кисть на палитру, вздохнул, сдвинул ветхую шляпу еще дальше на затылок и повернулся, чтобы получше рассмотреть того, с кем разговаривает. С интересом прищурился.

— Извините, — сказал он, — вы случайно не доктор Ллевеллин Нокс?

2

Было мгновение ужаса, физически никак не проявившегося, и Ллевеллин бесцветно ответил:

— Это так.

Он имел возможность оценить тактичность собеседника. Тот сразу же сказал:

— Глупо с моей стороны. У вас было расстройство здоровья, не так ли? Я полагаю, вы приехали сюда подальше от людей. Что ж, вам не о чем волноваться. Американцы здесь редки, а местные жители интересуются только своими двоюродными и троюродными родственниками, рождениями, смертями и свадьбами, а я не в счет. Я здесь просто живу.

Он бросил взгляд на Ллевеллина.

— Вас это удивляет?

— Да.

— Почему?

— Просто жить, — по-моему, для вас этого маловато!

— Вы, конечно, правы. Сначала я не собирался здесь жить. Двоюродный дед оставил мне большое поместье. Выглядело оно неважно. Но постепенно выправилось и стало процветать. Интересно. Меня зовут Ричард Уайлдинг.

Ллевеллин знал это имя: путешественник, писатель, человек разнообразных интересов, широко образованный во многих областях — археология, антропология, энтомология. О сэре Ричарде Уайлдинге говорили, что нет предмета, которого бы он не знал, хотя он не претендовал на звание профессионала. Ко всем его достоинствам можно было добавить также скромность.

— Я о вас слышал, конечно, — сказал Ллевеллин. — И имел удовольствие прочесть некоторые ваши книги. Огромное удовольствие.

— А я, доктор Нокс, был на одном из ваших собраний, а именно в Олимпии[208] полтора года назад.

Ллевеллин удивился.

— Удивлены? — насмешливо спросил Уайлдинг.

— Честно говоря, да. Любопытно, зачем вы приходили?

— Честно говоря, чтобы посмеяться.

— Это меня не удивляет.

— К тому же не раздражает, как я вижу.

— А почему это должно меня раздражать?

— Ну, вы же человек, и вы верите в свою миссию — так я полагаю.

Ллевеллин слегка улыбнулся.

— Что ж, ваше предположение верно.

Уайлдинг некоторое время помолчал, а потом сказал с обезоруживающей искренностью:

— Знаете, это просто необыкновенно, что мы так вот встретились. После вашего собрания мне очень захотелось с вами познакомиться.

— Но ведь это было нетрудно сделать?

— В известном смысле да. Это входило в ваши обязанности! Но мне хотелось встретиться с вами совсем в другой обстановке — так чтобы вы могли послать меня к дьяволу, если бы пожелали.

Ллевеллин опять улыбнулся.

— Ну, теперь как раз такие условия. Я больше не имею никаких обязательств.

Уайлдинг проницательно посмотрел на него.

— Интересно, это по причине здоровья или мировоззрения?

— Я бы сказал, это вопрос предназначения.

— Гм… не слишком ясно.

Собеседник не отвечал.

Уайлдинг стал собирать рисовальные принадлежности.

— Давайте объясню, как я попал к вам в Олимпию. Поскольку я думаю, что вы не обидитесь на правду, ведь я не хочу вас обидеть. Я очень не любил — и сейчас не люблю — все эти собрания в Олимпии. Сказать вам не могу, как я не люблю массовые религиозные действа, управляемые через громкоговоритель. Это оскорбляет все мои чувства.

Он заметил, что Ллевеллин подавил усмешку.

— Вам кажется, что это смешно и слишком по-британски?

— О, я принимаю это как возможную точку зрения.

— Итак, я пошел посмеяться, как я уже сказал. Я подозревал, что буду оскорблен в лучших чувствах.

— А потом вы благословили это событие?

Вопрос был задан скорее в шутку, чем всерьез.

— Нет. Мои главные позиции не изменились. Мне не нравится, что Бога водрузили на коммерческий пьедестал.

— Даже коммерчески мыслящие люди в коммерческий век? Разве мы все приносим Богу плоды соответственно сезону?[209]

— Да, это так. Но меня поразило то, чего я совсем не ожидал, — ваша несомненная искренность.

Ллевеллин изумился.

— По-моему, это само собой разумеется.

— Теперь, когда я вас встретил, — да. Но ведь это могла быть и профессия, и только — уютная, хорошо оплачиваемая. У кого-то профессия — политика, почему же не сделать своим ремеслом религию? У вас есть ораторские способности, безусловно есть, и вы могли бы добиться успеха, если бы сумели хорошо себя преподнести. Или если бы вас преподнесли. Я полагаю, второе?

Это был даже не вопрос. Ллевеллин серьезно согласился:

— Да, меня вывели на широкую дорогу.

— Денег не жалели?

— Не жалели.