Роза - [39]

Ох этот Крючочник! Жалкий комедиант. Да, он умел щебетать по-птичьи, но был неспособен ни к какой настоящей работе, зато готов был всегда угождать Маку и всё исполнять, что ни прикажет хозяин. Петрина была восемнадцатилетняя, но крупная, спелая для своего возраста, просто нельзя было на неё не залюбоваться, когда она проходила по двору. И раз Крючочнику выпало обзавестись семьёй, тем более необходимо, чтоб калека поскорее умер и очистил место, другого выхода нет. Хоть бы Господь Бог поскорее прибрал Фредрика Мензу!

Всё это обсуждают Хартвигсен и Свен-Сторож, а я, приглашённый Хартвигсеном, сижу тут же и слушаю. Свен-Сторож оправился после запоя, он только нет-нет да пустит крепкое, злое словцо. Хартвигсен не ругается вовсе, зато он клянётся, что Маку скоро придётся переменить свою безобразную жизнь.

— Не желаю я больше про это слышать, — говорит он. — Только я ведь один и могу на него повлиять. Со дня на день к нему нагряну!

— И доброе дело сделаете, — отвечает Свен-Сторож. — Покоя нашим бабам от него нет. Скоро вот Рождество, и опять он, поди, их будет обыскивать, уж это как раз.

Хартвигсен отвечает:

— Ну, ещё не известно, что мы с Бенони Хартвичем порешим! Будет он их обыскивать или же нет.

Хартвигсена не подкосило крушение, не обескуражили большие убытки, нет, он даже ещё больше теперь заносится и хвастается своим могуществом. Он почти уже решился вести собственное дело помимо Мака, купить к весне пароход и отправлять треску уже не в Берген, а прямо в Испанию, и заделаться в Бергене знатным купцом! Но Маку он не забыл крушения и выжидал только случая, чтобы с ним поквитаться. Так мне представлялось. «Ужо мы его отблагодарим!» — говорит он, задумчиво покачивая головой. Когда мы распростились со Свеном-Сторожем, он снова ко мне приступился, зазывая в учителя. Для него прямо-таки унижение, что в Сирилунне есть домашний учитель, а у него вот нет.

— Будто у меня средств не хватит учителя нанять, — сказал он. — Ну, а касаемо жалованья, так эта моя рука вдвое вам заплатит! — сказал он. — Идёмте со мною, может, моя супруга вас уговорит.

Мы прошли немного, и тут Хартвигсен вспомнил про какое-то дело в Сирилунне и отпустил меня одного. Да, у Хартвигсена опять завелись дела в Сирилунне, дела с баронессой Эдвардой, она томится смертной скукой, ей нужен кто-то, чтоб отвести душу. Она уже посвятила Хартвигсена в перипетии своих отношений с лейтенантом Гланом и теперь вовсю старается смутить его самого. Роза это принимает спокойно, она излечилась от своей ревности, да и не до того ей теперь.

В гостиной я её не застал. Значит, она гуляет с Мартой, подумал я. Но чтобы не получилось так, будто снова я к ней втираюсь в отсутствие мужа, я написал записку, что де сам Хартвигсен меня пригласил. Но вот я слышу на лестнице голоса и шаги, появляются Роза с Мартой, и Роза в удивлении застывает на пороге. Она говорит смущённо:

— Мы были наверху, занимались. Ну, да какие это занятия, так.

И отчего ей было смущаться? Роза получила прекрасное воспитание, она много знала, почему бы ей не учить грамоте Марту?

Но возможно, это смущение происходило от её положения и в ней — как было прелестно! Никогда ещё не была она так хороша.

— Ты бы пошла в Сирилунн, — сказала она Марте. — Бенони у Свена-Сторожа. Вы его не видали?

Я ответил:

— О, как же! Я ведь нарочно пробрался к вам в дом, рассчитывая застать вас одну.

Она покачала головой, но мне показалось, что не так уж я ей неприятен, как прежде, она даже улыбалась. Я продолжал в том же тоне, я думал: вот как вёл бы себя Мункен Вендт!

— Я без конца сюда прихожу, меня сюда тянет и тянет, — сказал я. — Я совсем измучился.

— Но я замужем, — сказала она.

— Я увидел вас задолго до того, как вы вышли замуж, и с самого первого взгляда — я ваш!

О, я помню, я всё помню: тут она посмотрела на меня с любопытством и, кажется, даже с радостью. Нет, не знаю, может быть, тут было одно любопытство.

— Но Господи Боже, да что же это такое? — вскрикнула она. — Чего вы хотите, не понимаю.

— Чего я хочу! Да чего обычно хотят! Каменная вы, что ли? Я весь истерзался от фокусов и комедий, я пришёл положить этому конец. И делайте со мной что хотите!

О, глупец, глупец, снова мне показалось, что ей по душе мой напор, моя пылкость, губы у неё задрожали, будто она растрогалась. Тут она замечает на столе записку, читает мои извинения в том, что я явился, и до неё доходит, что вовсе я не так безогляден и смел, каким представлялся.

— А-а, значит, вас Бенони пригласил! — сказала она. — Так я и думала.

Я ничего не ответил, нет, но я не желал больше сдерживаться. Всё шло ведь так хорошо. Я встал перед нею, посмотрел на неё, и вдруг я сказал:

— Ай-ай!

И она тоже на меня посмотрела, расхохоталась и сказала, смеясь:

— Да что это с вами? Полноте, успокойтесь!

Грудь у меня ходуном ходила, я помертвел от страха, и вдруг я шагнул к ней и обнял её. Я дрожал как в лихорадке и молчал, я только пытался прижаться лицом к её лицу, к плечу, к шее. Всё это продолжается не больше мгновенья, она легко высвобождается из моих объятий и наотмашь бьёт меня по щеке. Будто колесо завертелось у меня в голове, и я рухнул на стул.