Роялистская заговорщица - [23]

Комната была плохо освещена, он ее не нашел.

Он стал слушать, нетерпеливо ожидая возвращения своей свободы.

Картам, бодрый старик, слегка сгорбленный, с широким, плоским лбом, который, как серебряным венком, был окружен седыми локонами, говорил зычным, сильным голосом:

– Хорошо ли вы поняли, граждане? Или завтра, во время торжества, мы свергнем с трона, мы, новые Бруты, нового Цезаря, человека, который вторично присвоил себе власть, или, покорные другому голосу, эхо которого вы слышали здесь, вы поклянетесь не человеку, а Франции, что вы дадите убить себя на границах под начальством того, кого изберет себе войско Наполеона. Выбирайте…

Все молчали.

– Что скажет Жан Шен? – раздался чей-то голос.

Встал человек, опять знакомый ему; Лорис сейчас же признал его, хотя видел всего несколько минут: это был спутник старика, тот самый, который при встрече пожимал руки Марсель. Ему было на вид лет тридцать пять – сорок, лицо у него было воинственное, коротко остриженные волосы, черные густые усы над толстыми губами.

– Соратники дю Ги, – сказал он, – вы знаете мою ненависть к человеку, который убил республику, убил свободу… Вы знаете также, что я был другом, сотоварищем по оружию того, чья память поныне живет между вами – Жан-Жака Уде, предводителя филалетов[13], умершего на моих руках в Ваграме…

Он замолк. Пронесся шепот. Все помнили…

– Из сохранившихся филалетов в настоящее время образовалось общество Соратников дю Ги, готовых умереть за свободу и отечество, и вы дали мне верховное право. Я не хочу им пользоваться. Я даю вам не приказание, но обращаюсь с советом к вашей совести солдат, французов и республиканцев. Без сомнения, если вы захотите, я первый буду готов схватить за мантию величия этого человека, которого мы все ненавидим, чтобы покончить с ним. Но заклинаю вас мне ответить на следующий вопрос: когда его не станет, кто будет командовать армией? Вы знаете положение вещей, иностранные державы угрожают нам и уничтожат нас, присоединясь к роялистам, которые готовы пожертвовать отечеством ради отживших взглядов короля. Если Наполеон падет в этой катастрофе от наших рук, кто соединит воедино эту разбросанную армию, чья воля, сильная и единичная, двинет ее вперед, под каким знаменем соединится она последним усилием, от которого будет зависеть самая жизнь Франции? Я спрашиваю вас, отвечайте.

Кто-то крикнул:

– Конвент!

Картам встал рядом с Жаном Шеном:

– Конвент! – воскликнул он. – Я был в нем, у меня сохранились о нем величественные и вместе ужасные воспоминания… Я требую его обратно; я желаю его! Мы имели храбрость отстаивать невозможное, мы боролись с роком, мы держали за горло самое судьбу! Борьба была тяжкая. Не имея достаточно снарядов, мы дрались нашими головами. Это было нечто ужасное и вместе величественное. Когда неприятель был побежден, мы пали разбитые, растерзанные, уничтоженные… В жилах наших не было крови. Вот что сделал Конвент. Вы его требуете сегодня, – пусть будет так. Один вопрос: где ваши члены Конвента? Те, прежние, были молоды, были полны жизни, с честолюбивыми замыслами, с готовностью умереть… Они как бы народились от молодой Франции, выросли на девственной почве, не разработанной, которую революция подготовила, вспахала. Где найти в настоящее время эту девственную силу? Где это поколение, сильное и энергичное? Не забудьте, что все, что с именем, все, что имеет цену, за пятнадцать лет подавлено, уничтожено. Канцлеры, камергеры, сановники, судейские лакеи или придворные слуги, купленные или продажные, – вот персонал вашего Конвента. Кто будет президентом в нем? Фуше? Конвент умер, и вам не воскресить его вновь.

Теперь заговорил Жан Шен. По его мнению, влияние Наполеона, его обаяние с военной точки зрения были еще во всей своей силе. Никто из патриотов не пожелал бы раскрыть настежь врата Франции. Но следовало принять решение. За Наполеона или против него?

– Решайте! – воскликнули присутствующие, – вы наш начальник, мы вас послушаемся.

Он помолчал минуту.

– Выслушайте меня, – воскликнул Жан Шен. – Завтра ко времени выступления, чтобы все соратники дю Ги были на своем посту. Вы знаете, что один полк всецело наш; когда он будет проходить мимо Цезаря… глядите все, слушайте все… вам будет дан знак, в котором вы не ошибетесь… Все будет зависеть, говорю вам, от поведения народа… от всей армии. Если для нас пробил час отдаться тяжкому долгу освобождения отчизны, не бойтесь, мы исполним свой долг. Если же наш внутренний голос подскажет нам, что этот человек еще нужен отечеству, тогда мы войдем в ряды и дадим себя убить подле него. Хорошо ли вы меня слышали… и клянетесь ли повиноваться мне?

– Да, да! – воскликнули все в один голос.

– Благодарю вас, братья, – ответил звучным голосом Жан Шен, – до завтра, и, что бы ни случилось, будем помнить, что у нас одно сердце и одна мысль: pro virtute, pro patria!

И все стоя повторили клятву соратников дю Ги.

– Еще одно слово, – продолжал он. – Завтра чтобы все части были собраны, все люди вооружены, чтобы все были готовы действовать, в рядах никаких криков, а теперь разойдемся. Нам надо быть вдвое благоразумнее. Мы знаем, что изменники задались целью предать Францию. Меня уверяли, – я не хочу этому верить, – что роялисты пытались выкрасть из военных канцелярий план сражений, чтобы вручить их неприятелю.