Рован - [9]

— Дослушай! Каллат сперва решила, что видит госпожу — лишь удивлялась, отчего та грязна, идет босиком и с завязанными глазами. Но потом, когда гостья вышла под яркий свет фонаря у крыльца, поняла, что ошиблась. Та была ниже и более хрупкой, и волосы острижены, а у Руахравван — своя лошадиная грива. И веррги в бешенстве просто рвались с цепей. Когда вышла госпожа, Каллат еще глубже забилась в куст. Она запомнила, что незнакомка просила позвать капитана Энлиля. Именно так: не почтеннейшего, не купца-тамкара и достойнейшего супруга вельможной госпожи — капитана. Словно давно потеряла из виду и не знала, кем он стал сейчас. Еще она несколько раз повторила, что ее зовут Оан, и как только он услышит это имя — немедля прибежит.

Яан слушал, приоткрыв рот, водя руками в воде и изредка механически плеская себе в лицо и на голову.

— Каллат ее пожалела — та умоляла так горячо. Если бы Каллат не боялась гнева госпожи, она бы вылезла и объяснила, что господин с ней разговаривать не станет. Женившись, он отсек свое прошлое, даже хотел продать корабль. Правда, тут ему не повезло. Все время что-то случалось с покупателями: один упал в трюм и сломал ногу, другого укусила крыса… Тогда он просто провел ритуал и прекратил попытки.

— Какой ритуал?

— Если корабль не удается продать до свадьбы капитана, носовую фигуру-ростр обливают кипящим маслом. Чтобы она не вредила молодой жене.

Ун Рабике яростно сплюнул под ноги:

— Такая жена сама кому хошь навредит.

— Каллат показалось, что господин Энлиль знал эту женщину до своей женитьбы и, может быть, обещал жениться на ней. Поэтому она была так настойчива. И ее вид, и платье свидетельствовали, что она не из простых, хотя сейчас спустилась ниже некуда. Руахравван возвышалась на крыльце. Слуги стояли по сторонам от нее и держали оружие и походни. Госпожа с криками набросилась на незнакомку, вопя, чтобы та убиралась прочь и что господин и повелитель никогда не станет иметь дела с портовой шлюхой. (Кстати, Каллат сказала, наутро хозяйка повелела высечь привратника, посмевшего открыть калитку, хотя тот клялся, что калитки не открывал.) А потом спустила верргов. Те кинулись — и вдруг заскулили и поджали хвосты. Каллат клянется, что у одного из них сломан клык.

— Час от часу не легче! — ун Рабике яростно стукнул кулаком о кулак. — Так что теперь, нам надо искать второе платье, а заодно слепую портовую шлюху на деревянной ноге?! Или при ней была какая-то деревяшка, заткнувшая песику пасть? Чернявенькая, худенькая подружка капитана… Ах ты!! — Яан впечатал себе ладонью по лбу и большими скачками понесся вниз по улице. — Только б Меер ее не спугнул! Олух! Кусок идиота! Рыбий потрох!

Бранд с трудом нагнал дознавателя и бежал с ним рядом. Ун Рабике опомнился и оглянулся:

— Извини. Я придурок. Я должен был догадаться. Когда этот толстый мэтр Юрген сказал мне про Соньку. Я же их, как облупленных знаю. Жара, что ли?

— Объясни.

И, заглядывая в зеленовато-серые льдинки Брандовых глаз, Яан на ходу начал каяться в собственной глупости.

Сонька объявилась среди портовых шлюх года три назад. Возможно, звали ее иначе, но это имя нравилось клиентам, и по-другому девку никто не звал. А еще большинству клиентов — матросам из северных и западных земель, да и местным — по больше вкусу были рыженькие и белокурые: кому от тоски по дому, кому — для разнообразия. Вот Сонька и надевала для таких паричок из конского хвоста, крашеный хной. А от природы была темнокожая и чернявая, как ночь. Костлявая — каждое ребрышко можно пересчитать. И, когда ун Рабике клеймил ее, что не имеет дурных болезней, выворачиваясь, кричала, что он не имеет права, что она отслужит положенное Башторет, а потом явится возлюбленный-капитан и увезет ее на своем корабле.

— Кстати, а кто такая эта Башторет?

— Древняя богиня-кошка, покровительница плотской любви, — задумчиво пояснил Бранд. — Все сходится.

— Наглая девка! — бормотал Яан, сворачивая в знакомый переулок. — Никогда бы на нее не подумал. Хотел бы я узнать, как она с ними расправлялась. В самой же весу — что в воробье.

— Узнаем. Это здесь? Не сбежала?

— Ха! Да небось кипятком от счастья мочится, что меня обставила.

Храмовник поморщился.

Весу в девке, и вправду было, как в воробье, зато имелись десяток когтей, зубы, коленки, локти и голова. И весь этот арсенал непременно пошел бы в дело, но Яан мягко отступил, оставив ногу, девка споткнулась об нее и с размаху приложилась о землю грудью и подбородком. По заплеванному полу градом раскатились нежно-розовые жемчужины.

Коленом придавив Соньку между лопатками, Яан скрутил ей запястья и лодыжки, а затем рывком усадил. Она жалко ругалась и сплевывала кровь.

— Она наша, Бранд.

Храмовник, не отвечая, порылся в углях жаровни. Поочередно обошел пустые углы, брезгливо раздвинул платья, развешанные на колышках, вбитых в известковую стену. Сунул нос в помятый котелок и ведро с несвежей водой, обнюхал темную бутыль "драконьей погибели" — самого гнусного пойла в Каннуоке. Потом взялся тщательно простукивать пол, стены и потолок — настолько низкий, что пригибаться приходилось даже Яану. Заняло это немного времени.