Роузуотер - [27]

Глава восьмая. Лагос: 2043

Мать, наверное, считает, что Фадеке – моя сообщница. Или, может быть, думает, что если ее схватить, то я перестану убегать. Оба предположения неверны и не учитывают эгоистичность воров и необязательность наших отношений.

Я наблюдаю с другого конца улицы. Я потерял один ботинок, но едва обратил на это внимание. Толпа вытаскивает Фадеке из машины и начинает избивать. На крышу машины залезает ребенок и скачет по ней. Фадеке дергают за волосы, пинают в живот. Толпа разделяется надвое, и одна часть приближается ко мне, как зловещее щупальце. Шум заглушает крики Фадеке. Это похоже на футбольный матч. Они распевают «Оле!», и мелодия мне не нравится. Стыдно признаться, но самосохранение пересиливает мою привязанность к Фадеке. Я бегу. Мимо церкви, мимо лесопилки, которая служит еще и остановкой, мимо лжегадалки, мимо болекаджи [22], которая чуть меня не сбивает, мимо стада свиней.

Путь мне преграждают четверо с битами. Все больше народу выливается из дверей и переулков. Я вижу, как Джефф Нортон, англичанин, спокойно наблюдает со своей веранды и курит. Говорят, что он грабит банки. Нортон целыми днями обгорает на солнце и вдыхает канцерогены. Я никогда не чуял в его доме ничего ценного.

Удар я ощущаю раньше, чем испытываю. Наносит его домохозяйка с гаечным ключом. Я спотыкаюсь, и кто-то сбивает меня с ног – местные называют это подсечкой. Удары сыплются градом. Мне нечем защитить себя, и я знаю, что умру.

– Lo mu ibon mi wa!

«Принеси мой пистолет».

Я закрываю глаза и защищаю гениталии. Смерть от пули – не так уж и плохо.

Толпа срывает с меня одежду. Босая нога кровоточит. Я знаю, что будет дальше. Покрышка на шею, дерево, сухая трава, горючая жидкость, и кто-то со спичками или зажигалкой. Я это уже видел.

Я мысленно ищу своих братьев и сестер. Родных. Таких, как я. Раньше я этого никогда не делал, но в трудные времена, знаете ли… Мысленным взором вижу свои мысли как белые волны на черном фоне, во тьме одиночества.

Мой сигнал бедствия отправлен, и я терплю пинки, удары кулаков и бит и страх. Меня обливают бензином. Я начинаю задыхаться от паров и умолять. Открываю глаза, в них попадает бензин, обжигает, и я снова зажмуриваюсь.

Брат, я вижу тебя, но не могу подойти.

Помоги! Сука, помоги мне.

Ты видишь свиней?

Что?

Свиней. Ты видишь свиней?

Я снова открываю глаза, окованный сталью ботинок бьет меня в нижнюю челюсть, добавляя ко вкусу крови еще и грязь. Я моргаю, чтобы прочистить глаза. Свиньи, свиньи.

Где?

Слева.

Я вижу их. Серые, с длинными рылами, волосатые, некоторые с пятнами на спине, роются в мусоре, не обращая внимания на шум.

Подожди, подожди, подожди. Вот! Сейчас! Они отвлеклись на поиски покрышки.

Стадо неподвижно, потому что в том месте, где меня настигла толпа, есть чем перекусить. Я заползаю в пюре из размокшего мусора и нечистот. Запах невыносимый, толпа сто раз задумается. Я двигаюсь быстрее. Слышу визги недовольных свиней. Давясь, закапываюсь глубже в дерьмо. Я на краю глубокого оврага. Местные сбрасывают в него отходы, превращая в свалку. Проблема, конечно, в том, что не все бросают одинаково метко, так что со временем свалка заняла половину улицы и на дороге осталась одна полоса движения вместо положенных двух. Я ныряю в яму, сдерживая рвоту. Я пытаюсь вырыть себе нору и спрятаться, обдумывая следующий ход. Сначала это работает, потом я погружаюсь уже без всяких усилий, потом удивляюсь. Съезжаю по дорожке из грязи, потом падаю вместе с псевдолавиной фекальных масс вперемешку с отбросами.

Я перестаю различать верх и низ, бьюсь о выступы, обломки труб и куски дерева. Короткая вспышка боли – первый сигнал о будущем вывихе плеча. Я падаю целую вечность и, приземлившись на крышу ржавого «Фольксвагена-жука», не чувствую никакой боли. Между мной и моими истязателями миля грязного склона, и они бросают в меня мусором и оскорблениями, но как-то вяло, словно невольно восхищаются моим побегом. Я вывалялся в дерьме, но мой нос уже привык, потому что запах не так уж и плох. Это запах сраной свободы, а он всегда сладок. Я бегу по дну оврага. Вспоминаю, что рядом есть ручеек, и двигаюсь к нему. Толчки во время бега тревожно напоминают о вывихе, но я ничего не могу сделать, только придерживать поврежденную руку здоровой.

Ручей в это время года еле сочится, но это вода, и она течет, а этого мне достаточно. Я ополаскиваюсь. Без мыла мне не отмыться, но я боюсь занести инфекцию через ссадины и порезы. Еще мне нужен доктор, чтобы вправить руку.

Не знаю, когда они появляются, но, подняв голову, вижу на другом берегу ручья двоих мужчин. На них повседневная одежда, но веет от них чем-то сверхъестественным. Я знаю, что могу им доверять.

– Пойдешь с нами, когда закончишь, – говорит первый.

– Не торопись, – добавляет второй. – Не хочу, чтобы ты провонял мне машину.

Один из них выводит меня голым во двор и поливает из шланга. Мне холодно, а вокруг высокие дома, чьи окна смотрят прямо сюда, но выбора у меня нет, а скромность положена только живым, свободным и честным. Я вор, а значит, недостоин даже презрения.

– Руки подними, – говорит мужчина.