Рота - [32]

– Нет, – сквозь зубы ответил Числов.

– Ну вот, тем более… И завязывай пьянку, один уже пьешь, как… а вернешься – будем с рапортом решать. Как тебе?

Сергей угрюмо молчал. Полковник вздохнул и, чтобы как-то заполнить паузу, зачем-то снова вернулся к больной теме:

– Разведка говорит, тебя там не хаттабовские… встретили, а отряд Хамзата Алихаджиева… хотя это почти одно и то же. По радиоперехвату… Потом туда вертолеты посылали, они отработали, но… Позабивались, гниды, в норы…

– Разведка, – хмыкнул Числов. – Та самая, которая где-то там Хаттаба сначала нащупала. А мне-то до одного места – что Хаттаб, что этот… Хамзат… Все достали. Тошно мне, Александр Васильевич…

Примаков вдруг сел с Числовым рядом и как-то совсем по-отцовски погладил его по голове, Сергей даже вздрогнул. Но ничего не сказал. Они еще посидели так в молчании, потом Примаков взял числовскую бутылку и сделал из нее глоток.

– Ладно, помянем давай. Светлая им память, мальчишкам.

Он передал бутылку капитану. Числов легко, как воду, выпил остаток.

– Вечная память, пацаны. Слава ВДВ.

Последнюю фразу он сказал без иронии, хотя Примаков чуть даже напрягся сначала. Полковник встал:

– Ну, так как насчет моего предложения? А? Слетаешь в Питер? Давай. На несколько дней подальше от всяких Хамзатов… А вернешься – продолжим разговор. Чего сейчас-то с горячей головы рубить… Хоп? Договорились?

Капитан молчал, угрюмо глядя в горлышко пустой бутылки. Примаков кивнул и направился к выходу:

– Будем считать, что договорились. Молчание – знак согласия…

…На следующий день, получив от ротного предписание и полторы тысячи рублей (столько насобирали в роте) «гробовых» Крестовскому, точнее, уже не ему, а его семье, капитан Числов вылетел в Моздок вместе с «двухсотыми». Ему повезло – той же ночью был борт до Питера.

Ч АСТЬ ВТОРАЯ

По странному стечению обстоятельств тот самый Хамзат, подальше от которого Примаков хотел на несколько дней услать Числова, находился в это время как раз в Петербурге.

…Он родился в семьдесят четвертом в семье шофера-дальнобойщика Мусы Алихаджиева. Семья входила в тейп Аллерой. Нечеченцам трудно понять, что означало духовное происхождение их тейпа, берущего корни от суфиев, образовавших потом тарикат «наджбандийа». Их можно было бы, по русской аналогии, назвать сектантами, да только слишком много этих сектантов жило в Чечне. Одна из основных заповедей: думай, ищи себя сам, а не только слушай, что говорят другие, и подчиняйся. Тейп Аллерой считался своего рода духовной аристократией, правда, до девяностых годов большинство чеченцев задумывались об этом не чаще, чем русские о былом дворянстве. Разница заключалась в том, что чеченцев было меньше миллиона, и потому историю своего рода-племени они передавали от отца к сыну.

Семья Алихаджиевых в Чечню вернулась из Караганды только в 1961 году. Уже на исторической родине жена родила Мусе трех сыновей – Ахмата, Ису и Хам-зата, всех через пять лет. Была у братьев еще и старшая сестра Малика. Несмотря на все пережитое от депортации, отец на русских не обижался – сказывалось влияние деда, дослужившегося в Красной Армии от рядового до старшего лейтенанта, командира минометной батареи, его в Казахстан, кстати, и отправили прямо с фронта. Дед умер рано, и Хамзат из воспоминаний о нем сохранил лишь совместное перелистывание толстого семейного фотоальбома с обязательными дедовскими комментариями:

– Вот твой прадедушка Сосланбек – он первым в нашем роду стал инженером… В Баку работал, очень большим человеком там стал. А это твой двоюродный дядя Идрис, ему орден вручал сам Хрущев, он на камнях Хорезмской области сумел хлопок вырастить. А это твой дядя по маме Вахит. Он четырех человек зарезал, четырнадцать лет отсидел, всю Караганду в руках держал. Его сам Кунаев уважал…

Отец Хамзата почти каждый год гостил у кого-нибудь из своих армейских сослуживцев, приезжали и они к нему – русские, азербайджанцы, никто тогда на национальность особо не смотрел, В те дни не переводились в доме Алихаджиевых шашлык, жижиг-галнаш и кизлярский коньяк…

…В шесть лет Хамзату впервые резко дали понять, что он – мужчина. Он тогда прибежал зареванным домой после мальчишеской драки, а сестра Малика, надменно сощурившись, бросила ему:

– Ты или волк, или овца. Посередине не бывает. Бабушка так говорила.

Эти слова Хамзат запомнил на всю жизнь, тем более что у овцы – понятно, какой конец. Впрочем, умершей еще в Казахстане бабушке приписывали и другие слова, якобы адресованные деду Хамзата:

– Какой же ты мужчина, если медалями бренчишь, а барана украсть не можешь?!

Хамзат хотел быть мужчиной и быстро начал физически ощущать свое взросление. В 10 лет отец научил его водить машину. В 11 лет Хамзат уже бегал со сверстниками на вокзал «смотреть блондинок». Это было популярное тогда у чеченских подростков развлечение: заключалось оно в том, чтобы на спор задрать у русской пассажирки юбку и удрать от погони. Особенным шиком считалось проделать все это на глазах русского же мужа. Чеченок трогать не полагалось. Однажды Хамзату убежать не удалось, он был бит нещадно, по-мужицки, на глазах у остальных пацанов. То, что бил его русский, – в памяти также отложилось навсегда…