Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - [272]

Подобный настрой в целом определял и позицию публициста по вопросу, вызывавшему в российском обществе бурные дискуссии в годы войны – об отношении к немецкой нации. Для Арсеньева были категорически неприемлемы попытки возбудить в русском обществе вражду ко всему немецкому. В то же время он признавал, что распространению германофобства во многом способствовали сами немцы, точнее коллективные заявления немецких ученых и художников, выставлявшие их «как бы сообщниками или, по крайней мере, апологетами гнусностей и зверств, творимых германским правительством и, по его приказанию или с его безмолвного согласия, германскими войсками». Объяснение этого явления публицист видел в том, что «умами многих, слишком многих выдающихся немецких людей овладело нечто вроде острого помешательства: они видят то, чего нет, и не видят того, что есть». Большая доля истины, по мнению Арсеньева, содержалась в утверждении кн. Е.Н. Трубецкого о «гипнозе государства» как первоисточнике указанного «помешательства». «Победоносное, в эпоху Бисмарка, государство стало сурово властвовать над личностью, относящейся к нему благоговейно, почти религиозно, – писал Е.Н. Трубецкой. – Оно сделалось для нее идолом, земным богом. Отсюда общее понижение уровня духовной жизни, материализация всех жизненных интересов, неспособность понимать тех, кто не разделяет поклонения государству – германскому государству; отсюда свирепое ожесточение, овладевшее немцами, когда их соседи оказались непослушными германскому императору. Немецкие добродетели „действуют лишь в тех пределах, на которые простирается покровительственно-доброжелательное отношение немецкого государства. За этими пределами все дозволено: врагов немецкого государства дозволительно грабить, убивать, обманывать и пытать, а жен и дочерей их можно подвергать всякому насилию“».

Вместе с тем Арсеньев предостерегал от подобного «одноцветного» восприятия общественных настроений в Германии. Он обращал внимание на то, что далеко не все оказались там под «гипнозом» внешней силы и военных побед, а «силы, прокладывающие пути к лучшему будущему», по его словам, не переставали действовать в Германии и во времена «ослепления». Кроме того, Арсеньев призывал учитывать при объяснении общественных настроений в Германии особые условия военного времени, крайне затруднявшие критическое отношение к действительности и облегчавшие официальной пропаганде задачу превращения «добродушной, в общем, массы людей в ревущий и мечущийся от злобы зверинец».

Безусловное сочувствие выражал Арсеньев мнению кн. Е.Н. Трубецкого о том, что поражения Германии «нужны не только для спасения других народов – они благодетельны для нее самой… только удар грома может пробудить ее от нынешнего духовного ее усыпления. Тогда из силы, враждебной человечеству, немецкий народ вновь станет одним из могущественных двигателей мировой, общечеловеческой культуры». Арсеньев солидаризировался с резолюцией общего собрания членов «Общества Мира» в ноябре 1914 года, автором которой был кн. Пав. Д. Долгоруков. В этом документе особо подчеркивалось, что «Россия, втянутая в войну, ведет ее против германского милитаризма, но не против германской народной культуры». «Такие слова не заграждают дорогу к сближению между народами, для общей деятельности которых на общую пользу должно, рано или поздно, наступить время», – заключал Арсеньев.

Выступления публициста по национальному вопросу затрагивали и проблемы российской многопартийности, также переживавшей трансформацию под влиянием войны. В этой связи он с тревогой наблюдал за новой тенденцией в либеральной среде, а именно за попытками создания «своего рода национал-либеральной партии или хотя бы национально-либерального настроения». Среди его оппонентов в дискуссии о национальном начале в либерализме – один из авторов новой доктрины, П.Б. Струве, провозгласивший безоговорочное признание национального начала единственно правильной позицией не только для власти, но и для русского образованного общества с целью поставить заслон «реакционному использованию национального принципа и вообще нездоровым проявлениям национализма». Сочувствие попытке Струве «привить иссыхающему древу российского либерализма свежий росток национализма» выразила редакция газеты «Утро России», в свою очередь, пропагандировавшая мысль о возможности и необходимости синтеза идей «чистого, здорового национализма», патриотизма и либерализма. О популярности идей национал-либерализма в России в годы Первой мировой войны свидетельствовала, в частности, попытка создания Национал-либеральной партии, предпринятая лидером прогрессистов И.Н. Ефремовым и беспартийным депутатом М.А. Карауловым в IV Думе незадолго до образования Прогрессивного блока.

Арсеньев стремился разъяснить российской общественности суть дискутируемого явления и указать на вероятные крайне негативные последствия «национализации русского либерализма». В частности, он был уверен в отрыве от реальности и утопичности призыва национал-либералов к их оппонентам из либерального лагеря – «пожертвовать» местными особенностями в пользу «общенационального начала». «На почве национального вопроса больше, чем где-либо, приходится считаться с предубеждениями, сознательными и бессознательными, – убеждал публицист. – Между „местными особенностями“ есть много таких, которые приросли к сердцу населения; нельзя жертвовать ими ради отвлеченного начала». По мнению Арсеньева, с «либеральной точки зрения» можно утверждать только одно: