Российский либерализм: идеи и люди - [564]

Очевидно, что человеку, который всю свою жизнь провел в закрытых и элитарных академических сферах, было трудно понять советскую жизнь со всеми ее нюансами и «прелестями». Он постигал ее медленно, но основательно и безошибочно. Уже в своих статьях середины 70-х Сахаров пришел к неизбежному выводу о том, что «капиталистические демократические государства ближе к истинно человеческому обществу, чем любые тоталитарные режимы», в то время как «социализм всюду неизбежно означал однопартийную систему, власть алчной и неспособной бюрократии, экспроприацию всей частной собственности, террор ЧК, насилие над свободой совести и убеждений».

То, что многие считали наивностью Андрея Дмитриевича, на самом деле было беспокойством за судьбу каждого отдельного человека, желанием всегда и везде ставить во главу угла не абстрактные идеологические химеры, а главные и непреложные ценности – человеческую жизнь, честность, нравственность. Демократизацию и демилитаризацию он считал «единственной альтернативой гибели человечества», а «любые действия, увеличивающие разобщенность человечества, любую проповедь несовместимости мировых идеологий и наций» – «безумием, преступлением».

И конечно же, главной темой «Размышлений» стала свобода. «Человеческому обществу необходима интеллектуальная свобода получения и распространения информации, информационная свобода непредвзятого и бесстрашного обсуждения… Свобода мысли – единственная гарантия от заражения народа массовыми мифами, которые в руках коварных лицемеров-демагогов легко превращаются в кровавую диктатуру», – писал он в своей первой политической работе, предупреждая, что над свободой нависла угроза неосталинизма. Как бы заранее отвечая тем, кто постоянно пытался столкнуть «кучку антисоветских интеллигентов» и «народные массы», Андрей Дмитриевич подчеркивал, что «свобода мысли нуждается в защите всех мыслящих людей. Это задача не только интеллигенции, но и всех слоев общества». Противопоставив официальным данным КГБ о том, что за годы сталинского террора было убито «всего» 700 тысяч человек, свою цифру – 10–15 миллионов (позже исследования Александра Солженицына, Владимира Буковского и западных историков и демографов придут к числу 40–60 миллионов), академик Сахаров потребовал всенародного расследования преступлений сталинизма, которое, разумеется, отнюдь не входило в планы партийной верхушки. Назвав «позором» страны осуждение Буковского, Гинзбурга и десятков других оппонентов советского режима, Андрей Дмитриевич предупредил об опасности надвигающейся волны государственного антисемитизма.

Сам Сахаров охарактеризовал свои «Размышления» как «компиляцию либеральных, гуманистических и наукократических идей». Известный американский журналист Харрисон Солсбери назвал этот текст «высшей отметкой движения за либерализацию в коммунистическом мире». После опубликования сахаровских «Размышлений» на Западе в июле 1968 года Андрей Дмитриевич был отстранен от всех секретных работ и переведен в Физический институт имени Лебедева в качестве старшего научного сотрудника. Это была низшая должность, которую мог занимать советский академик.

Андрей Сахаров прекрасно понимал, что, идя на полный разрыв с советской властью, оставляет в прошлом спокойную и безбедную жизнь физика-ядерщика и вступает на тернистый путь борца с тоталитарным режимом. Последующие годы жизни Андрея Дмитриевича вплоть до ее конца ознаменовались преследованием, репрессиями, гонениями и травлей со стороны коммунистического руководства. В 1970 году вместе с известными диссидентами Чалидзе, Твердохлебовым, Шафаревичем и Подъяпольским Сахаров создает Комитет прав человека. «С 1970 года защита прав человека, защита людей, ставших жертвой политической расправы, выходит для меня на первый план» – так объяснил Андрей Дмитриевич свою инициативу. Наука действительно отошла для него на второй план – все свое существование академик Сахаров посвятил защите тысяч живущих и памяти миллионов погибших, репрессированных советским режимом людей. Уже весной 1971 года Сахаров пишет новое письмо Брежневу, в котором требует у генсека объявить общую амнистию политическим заключенным, прекратить использование психиатрии в целях борьбы с диссидентами (как раз в 1971 году об этом приеме советского режима миру рассказал Владимир Буковский), ввести свободу печати и свободу выезда из СССР, реабилитировать репрессированные народы, начать ядерное разоружение и провести альтернативные, а не бутафорские выборы в Верховный Совет. Одновременно с этим сам Сахаров не пропускал ни одного политического процесса, ездил в места ссылок, бесконечно писал письма в советские и международные организации, проводил голодовки, устраивал, несмотря на запреты КГБ и Генеральной прокуратуры, пресс-конференции, активно общался с западными журналистами. Помогал всем, чем мог, в том числе и деньгами: в 1969 году все свои сбережения он отдал на строительство Онкологического центра и на помощь Красному Кресту, а на полученную им в 1974 году Международную премию «Чино дель Дука» (25 тысяч долларов) вместе со своей новой супругой, правозащитницей Еленой Боннэр, создал Фонд помощи детям политзаключенных. Судебные процессы над диссидентами подразумевались как закрытые, но Сахарову удавалось их посещать. «Он являлся на наши суды при всех своих орденах и медалях и говорил милиционерам, что он – академик Сахаров, всемирно известный ученый, – вспоминает с улыбкой Владимир Буковский. – И они робели, не осмеливались его не пропускать. Да у него наград было больше, чем у Брежнева!» Правда, потом компартия и КГБ все же распространили специальное распоряжение: Сахарова А. Д. на судебные процессы не пропускать. На процесс самого Буковского в 1972 году Андрея Дмитриевича не пустили – так и простоял все два часа под дверью.