Российский либерализм: идеи и люди - [554]

Сборник, просветительско-европеистский по своему пафосу, вызвал неожиданную для их авторов реакцию вождя большевиков. В разговоре с заместителем председателя ВЧК И. Уншлихтом Ленин назвал сборник, редактором которого был Степун, «литературным прикрытием белогвардейской организации». Спустя некоторое время в Уголовный кодекс по предложению Ленина было внесено положение о «высылке за границу». Уже будучи за границей, Степун писал, что именно «шпенглеровский сборник» стал поводом для выработки плана массовой высылки российских интеллектуалов на Запад.

По своему психологическому складу Степун был внимательный наблюдатель и аналитик. Он прошел войну, еще до войны объездил почти всю Россию, читая лекции. А в качестве начальника Политуправления при военном министерстве во Временном правительстве, вспоминал Степун, он на фронте неустанно носился по передовым позициям, «защищая в армейских комитетах свои резолюции, произнося речи в окопах и тылу, призывая к защите родины и революции и разоблачая большевиков».

Русская катастрофа ХХ века, явившаяся частью общеевропейской катастрофы, была, по мнению Степуна, во многом предрешена нерешительностью Временного правительства или, выражаясь современным языком, неумением демократии защищаться, противостоять массовым, стихийным движениям. Личность должна уметь отстаивать свои идеалы, но обороняться она должна не только грубо материальной силой – войском и прочее. Идеологи либерально-демократического образа жизни, полагал Степун, обязаны были найти некую высшую идейно-духовную санкцию для своих ценностей, ибо в конечном счете побеждает идея, а не материальный интерес. «Я утверждаю, – писал Степун, – что революционная демократия только потому не спасла своей политической святыни – Учредительного собрания, – что для нее ничего не было святее политики; что она самого Бога была склонна мыслить бессмертным председателем транспланетарного парламента и революционные громы семнадцатого года восторженно, но наивно приняла за Его звонок, открывающий исторические прения по вопросу республиканского устроения России…» Степун увидел причину поражения Февраля в «интеллигентском панполитизме». Нельзя было отдавать на откуп реакции и радикализму «национально-религиозные энергии русской жизни», как он называл свое понимание высших духовных ценностей. (Замечу в скобках, что эта проблема – найти высшую, религиозную санкцию своих действий – стоит и перед нынешней либеральной мыслью, желающей утвердить права личности в народном сознании.)

Именно поэтому для Степуна был так важен вопрос об оживлении христианской основы демократии. Либерализм и демократия начала ХХ века забыли о возможной апелляции к высшим христианским ценностям, которые нисколько не противоречили идеалу свободной личности, более того, давали этому идеалу авторитетнейшую поддержку, укорененную в двухтысячелетней традиции европейской культуры. Диктатура, тоталитаризм иррациональны, ибо живут вне закона и в своей в борьбе с либерализмом и демократией поневоле отрицают христианство, как несущее в себе элемент закона, договора (как Ветхий, так и Новый Завет есть по существу договор с Богом). Но произошло так, что тоталитарные режимы перехватили у демократии контакт с высшими ценностями; большевики и национал-социалисты прикоснулись к вечным истинам, о которых забыла демократия. «Большевики победили демократию, – писал Степун, – потому, что в распоряжении демократии была всего только революционная программа, а у большевиков – миф о революции; потому что забота демократии была вся о предпоследнем, а тревога большевиков – о последнем, о самом главном, о самом большом. Пусть они всего только наплевали в лицо вечности, они все-таки с нею встретились, не прошли мимо со скептической миной высокообразованных людей. Эта, самими большевиками естественно отрицаемая, связь большевизма с верой и вечностью чувствуется во многих большевицких кощунствах и поношениях».

И в 1920–1930-х годах, перед лицом нашествия на Европу новых форм тоталитаризма, Степун активно защищал ценности демократии: «Я определенно и до конца отклоняю всякую идеократию коммунистического, фашистского, расистского или евразийского толка; то есть всякое насилование народной жизни… Пусть современный западноевропейский парламентаризм представляет собою вырождение свободы, пусть современный буржуазный демократизм все больше и больше скатывается к мещанству. Идущий ему на смену идеократизм много хуже, ибо представляет собою нарождение насилия и явно тяготеет к большевицкому сатанизму».

Заявлениям о закате либерально-демократической эпохи Степун противопоставлял веру в возможность демократии на основе христианства. Его призыв к религиозной свободе не означал отказа от политической борьбы. Бердяеву, который в эмиграции предлагал вообще отказаться от политики как чуждой подлинной духовности, Степун возражал: «Христианская республика, конечно, еще меньше возможна, чем православная монархия, но выбор между республикой и монархией, между демократией и автократией, между федерализмом и централизмом сейчас обязателен не только для политика, но и для религиозного мыслителя, ибо на политической территории решаются сейчас религиозные судьбы народов».