Россия земная и небесная. Самое длинное десятилетие - [24]

«Открытие» ошеломило публику. Фрейд вывернул наизнанку результаты своих наблюдений и объявил, что тут преступное сексуальное влечение испытывали не родители к детям, а дети к родителям. Далее он обобщил это утверждение, перенеся его со своих пациентов на всех людей вообще. У кого-то этот «эдипов комплекс» с годами забылся, а у кого-то подсознательное воспоминание о нем сохранилось, и именно их он лечил в своей клинике. Но и тех, у кого нет выраженных истерик и неврозов, тоже надо лечить его методом, который он назвал психоанализом, ибо страх и тревога все равно гнетут душу. Обобщения на этом не кончились. Сексуальное начало в человеке, или «либидо», сказал Фрейд, определяет не только психические аномалии, но и почти всю внутреннюю жизнь человека, порождая в процессе «сублимации» даже самые высокие чувства.

Так добросовестный врач, приносивший людям пользу, в момент превратился в одного из предсказанных Евангелием лжепророков (Мф 24), нанесшего делу познания истины огромный вред. Чтобы разоблачить его лжелечение, нужно аккуратно отделить в нем ложь от правды, что мы и попытаемся сейчас сделать.

Утверждение, будто в раннем детстве каждый мальчик хочет совокупиться со своей матерью, а каждая девочка – со своим отцом, совершенно абсурдно. Элемент же правды, на котором Фрейд здесь играет, состоит в наличии в каждом человеке первородного греха, проявляющегося уже в младенческом возрасте. Однако этим наследственным грехом является вовсе не блудная страсть, которая вторична, а эгоизм, гордыня, желание «стать как боги».

Такая же лукавая подмена сделана и во фрейдовской теории происхождения любви. Да, та любовь, которую можно назвать «брачной», известная всем молодым людям влюбленность, идеализация возлюбленного или возлюбленной, доходящая до сумасшествия любовная эйфория, которая, кстати сказать, очень кратковременна и часто сменяется ненавистью, – это чувство, конечно же, есть облагороженное половое влечение, т. е. «сублимация либидо». Да, скопцы не влюбляются. Но ведь влюбленность – специфический вид любви, это совсем не та любовь, о которой сказано «Бог есть любовь». А Фрейд распространил свою теорию сублимации и на эту, подлинную любовь, не имеющую к похоти никакого отношения. И получилось, что сама религия рождается из полового инстинкта.

Так Фрейд завершил дело своих предшественников. Маркс изгнал Бога из истории, Дарвин – из живой природы, а он – из сердца человека. Как хвостатому было не содействовать его мирской славе?

Но ведь этот персонаж требует за свои услуги платы. Расписки кровью, видимо, не было, и он завладел душой своего подопечного иначе: Фрейд покончил жизнь самоубийством. Кто толкнул его на это в 83 года, совершенно очевидно.

Два императора на весах вечности

Древнегреческий мудрец Солон говорил, что судить о человеке можно лишь после того, как он закончил свой земной путь, ибо для правильной его оценки важно не столько то, как он жил, сколько то, как он умирал. Верность этого утверждения подтвердилась судьбой разбойника, висевшего на кресте справа от Спасителя: считаные минуты его поведения перед смертью перевесили десятки лет предыдущих дел. Давайте попробуем с этим именно критерием подойти к такой личности, как Наполеон, ибо к тому, что он совершил в пору своей жизненной активности, историки относятся по-разному и диаметрально противоположно. А чтобы критерий этот имел какую-то привязку, будем сравнивать его закат и уход с закатом и уходом другой личности того же исторического масштаба – Александра Первого, бывшего сначала его другом, а потом ставшего непримиримым врагом.

Неизвестный Наполеон

Казалось бы, что в биографии Наполеона может оставаться неизвестным – ведь она восстановлена исследователями так подробно, что ее можно расписать по дням и даже по часам. Однако же целый пласт его жизни, и может быть самый важный, остался скрытым от публики. Намек на это сокровенное в его душе впервые прозвучал в беседах с генералом Бертраном на острове Святой Елены, когда одиночество и мысли о близящейся смерти делали в его глазах суетными дипломатические и политические соображения и заставляли быть искренним, как на последней исповеди. Рассказывая о себе преданному другу, прошедшему с ним огни и воды, он не пытался укрепить тот свой образ, который он продуманно и умело создавал в сознании общества, восхищавшегося им или ненавидящего его, но всегда трепетавшего перед ним, а открыл себя таким, каким был на самом деле. Но общество не захотело принять этого непривычного для себя образа, и дневники Бертрана, опубликованные только через тридцать лет после смерти Наполеона (1849–1859), сейчас являются библиографической редкостью.

Главное, что открылось о Наполеоне в этих записях, – его глубокая религиозность. Именно ее он тщательно скрывал от окружающих. «Об этом я сейчас очень жалею», – сказал он Бертрану. Подтверждением того, что Христос был для него живой реальностью, без соединения с которой человек – ничто, является то обстоятельство, что наиболее настойчивой просьбой к губернатору острова была просьба пригласить священника, чтобы причаститься. Месса была для Наполеона необходима как воздух. А то, что его вера пришла не на склоне лет, а жила в нем смолоду, доказывается его легендарной отвагой в сражениях, особенно ярко продемонстрированной на Аркольском мосту: Бонапарт чувствовал свою харизму и был уверен, что Бог отведет от него все пули. Так оно, видимо, и было. И надо подчеркнуть, что его вера была не «бытовой», не семейной традицией, впитавшейся в него в детстве на «отсталой» Корсике, а вполне сознательной и богословски весьма зрелой. Человек с таким интеллектом не мог не размышлять о религии. В результате этих размышлений, которыми он поделился с генералом Бертраном, он выделил и подверг уничтожающей критике тот главный недостаток протестантизма, который делает эту религию ересью, – отсутствие мистики, неверие в таинства, – с такой ясностью и четкостью, которая сделает честь любому профессиональному теологу. А в конце этой беседы сказал: «Конечно, схизматики ближе нам, католикам, чем протестанты». Схизматиками во Франции называли православных.