Россия в постели - [38]

И когда после очередного цикла – парилка, прорубь, снежная ванна и снова парилка – все уходят в предбанник пить пиво, в бане остаются уже две пары – я и официанточка Зоя, а на другом конце нижней лавки – наш режиссер с дебелой бухгалтершей.

Бухгалтерша плеснула еще ковшик воды на горячие камни, чтобы туманно-парная завеса разделила нас, но и сквозь пар видно, как легла она под режиссером навзничь и он навалился на ее круглый мясистый зад и, оскальзываясь на мокрых ягодицах, приступил к работе. Но дальше наблюдать нам за ними некогда, я по своей привычке сел на лавке, усадил к себе верхом на колени мокрую, распаренную Зою, обнял руками ее влажную талию. Ее раскрытые ноги и сильные ягодицы смело, одним рывком прижали ее живот к моему так, что мой Брат тут же оказался целиком в ее теле, и она прижалась ко мне, чуть охнув от удовольствия, и замерла так, наслаждаясь и закрыв глаза, а ее мокрые длинные ржаные волосы касались моих рук. Так она сидела, не двигаясь. Я осторожно пошевелил ее бедра, отодвинул от себя почти силой, но она тут же надвинулась обратно, и тут возникла странная похотливая игра – я как бы отталкивал ее от себя, снимая с Брата, а она с силой надвигалась обратно, словно боясь выпустить его из себя, и скоро это превратилось в ритмическую скачку, и наши мокрые тела бились друг о друга сочными, влажными шлепками, и Зойка все увеличивала темп скачки, набирая скорость бешеного галопа. Право, я не ожидал такого темперамента в этой сельской двадцатилетней девчонке. Сжав зубы, шумно дыша, размахивая мокрыми прядями длинных волос, она вбивала в себя моего Братца с уже не управляемым мной неистовством, с бешенством близкого оргазма. И точно – через несколько секунд она кончила, издав протяжный полустон-полукрик, кончила и безжизненно сползла на мокрый пол и легла там на спину, распахнув усталые ноги и уже вялое, будто оплывающее тело.

А я с торчащим Братом остался сидеть на лавке. В стороне, на том конце лавки, трудился над бухгалтершей наш режиссер, а распахнутое тело молодой официантки с влажной грудью, с закрытыми глазами на курносом лице и рыжим лобком лежало у моих ног. В предбаннике был слышен смех, там травили похабные анекдоты, и уже вот-вот сюда должны были войти, но мой торчащий мокрый Брат требовал действия, и я, наплевав на все, безразличный к тому, что случится, когда сюда войдет вся компания, голой ногой поддел за бок лежащую Зою и перевернул ее. Она повиновалась легко и безжизненно, как ватная кукла, она просто перекатилась со спины на живот и теперь лежала ничком, отсвечивая в парном тумане мокрыми круглыми ягодицами. Я лег на нее, снизу подобрал руками ее плечи, ухватился за них и с силой всадил Брата в ее безжизненный зад. О, что тут случилось! Она взревела и взбрыкнулась подо мной, как проснувшаяся лошадь, она ждала всего, кроме этого, она, наверное, и не шевельнулась бы, если бы я ее трахнул стандартным способом, она, наверное, лежала бы подо мной безвольно-ватная, терпеливо дожидаясь конца, но – в задний проход! Этого она не ждала, конечно, и вряд ли пробовала когда-то. Она взревела от боли и страха, взбрыкнулась, рванулась в сторону, пытаясь сбросить меня, но мои руки цепко держали ее плечи, а Брат уже прорвался, уже утонул в ее ягодицах, и теперь оторвать его от них было невозможно никакой силой. Здоровая, крепкая сельская девка, Зоя все-таки приподнялась от пола на руках, повернулась на бок и, все еще крича и пристанывая, покатилась по полу, но я не отлипал от нее.

В эту минуту на ее крик в парилку ввалилась вся компания. И они увидели то, что потом со смехом обсуждали до нашего отъезда, – держа меня на себе, как неотлипающего наездника, Зоя на четвереньках доползла до табуретки, на которой стояло ведро холодной воды, и боком стукнула меня об эту табуретку, и ведро ледяной воды обрушилось на нас двоих, но и тут я не отлип от нее, а наоборот – от холода вцепился в нее еще крепче. Теперь она только подвывала и плакала, стоя на четвереньках и только тихо постанывая. Вокруг нас стояла вся компания, вплоть до режиссера и бухгалтерши, и хохотала, подначивая:

– Еще! Вот так! Засади ей! Во дает! В жопу! Еще! Катюха, а ну становись рядом, я тоже попробую! Ну как, Зойка? Ничего? Ты ж хотела артиста попробовать, ну и как? Терпи, он уже кончает…

Когда наконец я бессильно сполз с ее зада на пол, Зойка разогнулась, повернулась ко мне заплаканным лицом и со всей оставшейся силой закатила мне такую оплеуху, что, оскользнувшись на мокром полу, я отлетел к стенке и лежал там без сил, не вставая.

Новый взрыв хохота потряс баню. Я видел, что Зойка рвется ко мне, что ее держат, успокаивают, и слава Богу, что удержали, иначе она избила бы меня до крови. Но председатель колхоза – крепкий, кряжистый мужик – просто ухватил озверевшую от злости Зойку за волосы и через предбанник волоком вытащил голую на мороз, к проруби, – остудиться.

А в бане дебелая бухгалтерша подошла ко мне с ковшиком холодного пива, уважительно наклонилась, приподняла за голову и дала напиться. А затем помогла добраться до лавки, приговаривая: «Ну силен, артист! Силен! Жеребец!» И чувствовалось, что она просто завидует Зойке. Уж не знаю, что сказал председатель Зойке, он ли ее успокоил, или прорубь остудила. Когда она, замерзшая, появилась в бане, я лежал в парилке на верхней полке, дебелая бухгалтерша любовно охлестывала меня березовым веничком по спине, приговаривая «вот тебе, охальник, вот тебе!», а Зойка тихо оделась в предбаннике и ушла, и весь этот инцидент нисколько не испортил общего праздника – потом было еще много всего, но в этом я, правда, уже не принимал участия, хотя бухгалтерша и подваливала ко мне на полку, шарила руками в паху и шептала: «Лихой, лихой мальчик… я к тебе приеду в Москву. Приехать?..»