Россия: прорыв на Восток. Политические интересы в Средней Азии - [127]

Не менее поэтичен образ возлюбленной, выведенный в «Абае» (1942–1947) Мухтара Ауэзова. Основная тема романа при этом остается все той же – несчастье, исходящее от договорных браков: «Серебряные шолпы (подвески) позвякивали в ее косах, розовый румянец щек подчеркивал чистоту ее кожи. Входя, она улыбалась сдержанной и все же игривой улыбкой, приоткрывая ровнехонький ряд зубов… [у нее] был такой же подбородок [как у прежней возлюбленной], округлый и изящный, такие же черные шелковые волосы… такой же носик, чуть вздернутый в вызывающей очаровательной манере. Ярко-красные губы, изящно очерченные и ребячливые, черные брови, протяженной линией поднимающиеся к вискам, как крылья ласточки… Она походила на восходящий молодой месяц – новый, и все же тот же самый».

Изображая идеал женской красоты, поздние чагатайские поэты и новые авторы исторических романов воспроизводили образы средневековых шедевров, творя в манере автора поэмы «Фархад и Ширин» Алишера Навои (1484). Среди 5600 рифмованных двустиший (бейтов) этой поэмы содержатся такие строки, посвященные героине Ширин:

Злоумышляла с бровью будто бровь,

Как сообща пролить им чью-то кровь. <…>

А губы – нет живительнее губ,

И нет сердцегубительнее губ!

Как от вина – влажны, и даже вид

Их винной влаги каждого пьянит.

Хоть сахарные, но понять изволь,

Что те же губы рассыпают соль,

А эта соль такая, что она

Сладка как сахар, хоть и солона. <…>

А родинка у губ – как дерзкий вор,

Средь бела дня забравшийся во двор,

Чтоб соль и сахар красть. <…>

И о ресницах нам сказать пора:

Что ни ресничка – острие пера,

Подписывающего приговор

Всем, кто хоть раз на пери бросит взор. <…>

А стан ее – розовотелый бук,

Нет, кипарис, но гибкий, как бамбук.[2]

Изысканные образы Алишера Навои не имеют ничего общего с атрибутикой, которой пользовались народные сказители. Они тоже рассказывали романтические истории о Фархаде и Ширин или Лейле и Меджнуне, которые пользовались любовью во всей Средней Азии. Эти истории о неразделенной любви стали основой для жанра сентиментальной трагедии, принятого джадидами в начале 1900-х годов с дидактической целью модернизации среднеазиатской семьи и социальной жизни.

Привыкнув изображать своих женщин в традиционном стиле, писатели тем не менее охотно приспосабливались к чужой реальности, которую олицетворяли русские девушки. Они производили сенсацию, появляясь на публике свободно, без паранджи. В 1898 году Садриддин Айни изложил в стихах на таджикском языке свое восторженное изумление при виде циркачки по имени Нина:

Благоухающей прошлой ночью

Я увидел [ее] в цирке и поразился.

Это дитя Европы, русское диво.

Ее плечи и грудь, как белые нарциссы.

Ее лиц прекрасен.

Этому юному существу четырнадцать лет.

Как бы хотел робкий мужчина оказаться в ее объятиях.

Она – утешение души, она душа Вселенной,

Стройный кипарис в летящих одеждах.

Если хочешь забыть свое имя,

О Айни, выпей кубок во славу этой баловницы!

Нина у Айни не более поражала местное население, чем Лиза Махмуда Ходжи Бехбуди. В пьесе Бехбуди «Отцеубийца» героиней является русская проститутка, обслуживающая «местных» и, следовательно, пользующаяся дурной славой. Но узбекские обожатели говорят о Лизе высокопарным языком, в традиционном среднеазиатском амурном стиле:

Друзья, я выпил вина и вспомнил о нежной Лизе. О дорогая Лиза!

О Лиза дорогая, дорогая Лиза, где ты?

Судьба-тиранка заставила меня страдать из-за разлуки с ней.

Аллах всемогущий, невозможно, чтобы она не пришла [ко мне].

Подобные поэтические стереотипы побудили писателя-джадида Абдурауфа Фитрата создать сатиру на поэтов направления «соловей-роза» и их нереальных женщин и высказаться за поэзию здравого смысла. Такова его поэма на таджикском языке «Бич предостережения», написанная в 1914 году:

Некоторые [поэты] закованы в цепи поклонения волосам любимой;

Некоторые опьянены томным взглядом обожаемых красоток;

То они бурно радуются встрече на заре,

То оплакивают боль разлуки в полночь;

Некоторые уподобляют все фигуры кипарису,

Некоторые уподобляют все лица луне;

И при этом лицо Родины царапают ногтями пренебрежения;

Пишут стихи лишь о внешних статях возлюбленной!

Несчастная девушка джадидов

Возможно, сарказм Фитрата поспособствовал появлению в беллетристике образа современной женщины другого типа. Начиная со второго десятилетия XX века изображение ее стало вполне реалистичным. Она представлялась теперь трагической жертвой социальных обстоятельств и обычаев, которые обрекали ее на страдания в браке. Эта новая героиня джадидской литературы вполне органично вписалась в такие жанры, как роман, драма и рассказ.

Так, одаренная девушка в романе «Бахтысыз Жамал» («Несчастная Жамал») Миржакыпа Дулатова, изданном в 1910 году, описывается своим воздыхателем в традиционных выражениях: «Прекрасная девушка… когда достигает семнадцатилетнего возраста, столь же бесценна, как редкий драгоценный камень. Она как яблоня, растущая в раю, – какой джигит откажется попробовать плод, если стоит только протянуть руку».

Однако резким контрастом этой идиллической картине звучит, как песня запуганных птиц, горестное стенание всех казахских невест, представляемых несчастной Жамал: «Но несчастные девушки томятся в клетке, как птицы. Их выдают замуж за кого угодно, лишь бы дал большой выкуп, и несчастные в слезах оставляют родительский дом. И родители не проявляют доброты к ним, даже если сильно любят их».