Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре - [42]

Во-первых, он не относится к XVI и первой половине XVII в., так как упомянутые «опасения» насаждала католическая церковь, а не государственная пропаганда, провозглашавшая экспансионистские лозунги, отражавшие устремления польского рыцарского сословия. Во-вторых, он основывается на материале исторических источников второй половины и конца XVII в., возникших в церковных кругах в годы шведского «потопа» и последующих времен и служивших массированной церковной пропаганде, адресованной самым широким слоям населения[327]. В-третьих, даже по отношению к периоду позднего барокко он касается только одной группы стереотипов – самой популярной, но не единственной – а именно народных стереотипов, воплощенных в фольклоре на началах «нисхождения» культуры[328] и проникновения в так называемые «массы» убеждений, которые на уровне «высокой» культуры интеллектуальных и властных элит считались анахроничными. Эти народные стереотипы («образы наций»), внедрявшиеся в массовое сознание посредством литературы для народа (поэзии, религиозно-патриотических песен, проповедей и т. п.), во всей Европе до XVIII в. формировали парадигматические представления об иностранных народах и нациях. В-четвертых, существование отмеченных народных стереотипов не исключает параллельного варианта, а именно существования в польско-русских отношениях стереотипа элитарного[329], распространенного и пропагандируемого в шляхетской среде. Этот элитарный стереотип на протяжении почти целого столетия, начиная с 70-х гг. XVI в. до 60-х гг. XVII в. (конкретно: с 1572 г. до 1658 г.), нашел отражение в политической публицистике и был связан с полемикой вокруг концепции так называемой «тройственной унии» – польско-литовско-русской.

Именно этот последний вопрос будет в центре нашего внимания, а его рассмотрение пусть послужит стимулом к активизации научных исследований стереотипов, sineira et studio, и для восстановления в историографии проблемы объективной пропорции в исследованиях позитивных и негативных стереотипов.

Вопрос об унии Речи Посполитой с Россией – а точнее (до 1657 г.), в официальной польской терминологии того времени – с Москвой, с Великим княжеством Московским – хорошо исследован в историографии на уровне выявления связанных с этой проблемой конкретных фактов[330]. Почти в течение столетия такие планы возникали неоднократно. Впервые они зазвучали во время первого бескоролевья по смерти Сигизмунда Августа в 1572–1574 гг.; вновь обратились к ним в 1584–1586 гг., когда после смерти Ивана Грозного на престол объединенного государства «трех народов» прочили польского короля Стефана Батория. Сразу вслед за этим на протяжении более четверти века такие замыслы обсуждались практически непрерывно. В 1586–1587 гг., возник план избрания уже московского государя на польско-литовский трон; в 1598 г. в связи с намерением польских противников Сигизмунда III Вазы свергнуть его с престола говорили об избрании вместо него сына царя Федора Иоанновича. В 1598–1600 гг., после смерти царя Федора, был выдвинут план избрания царем кандидата из польской королевской семьи Ваза. В 1605–1606 гг. во время Сандомирского рокоша и правления Лжедмитрия I вновь возникли замыслы детронизации короля Сигизмунда, в связи с чем среди кандидатов на польский престол назывался и русский Самозванец. В 1610–1617 гг., когда дважды армия Речи Посполитой предпринимала интервенцию в Московское государство, поводом к которой называли возмездие за убийство в российской столице поляков из окружения Лжедмитрия I, прибывших на свадьбу самозванца и Марии Мнишек, часть московского боярства и гетман Станислав Жолкевский вынашивали планы посадить на царский трон польского королевича Владислава. Во время Смоленской войны 1634–1637 гг. Владислав IV Ваза вновь вспомнил об осуществлении своих прав на московский престол. Последний раз планы «тройственной унии» обсуждались в политических кругах Речи Посполитой в 1657–1658 гг. в связи с проектом польско-русского союза против Швеции. Предложенный россиянами союз должен был основываться на договоре, по которому монархи Польши и России гарантировали, что после смерти Яна Казимира Вазы на польский престол будет избран царь Алексей Михайлович или один из царевичей – Федор или Алексей, а в дальнейшем их потомки. Таким образом, de facto польско-литовское государство становилось бы наследственной монархией во главе с династией Романовых и было бы прочно присоединено к России.

Однако, несмотря на достаточно подробное исследование отдельных эпизодов и планов объединения владений польских и московских государей, в историографии отсутствуют научные работы, в совокупности рассматривающие последовательно формировавшиеся концепции и варианты унии, и остается невыясненным, в чем состояли постоянные элементы ее концепции, а какие элементы возникали в силу менявшихся обстоятельств, вследствие той или иной политической конъюнктуры. Важными для выяснения являются, по меньшей мере, следующие вопросы. Во-первых, кто со стороны Речи Посполитой выступал за унию с Москвой и стремился воплотить ее в жизнь, помимо части элит Великого княжества Литовского, и, во-вторых, был ли вынашиваемый в правящих кругах Речи Посполитой замысел унии с Москвой только политической уловкой, в лучшем случае затеянной для дипломатического зондажа, или чтобы на долгое время ввести в заблуждение российских правителей, внушив им беспочвенную надежду на обретение польской короны, и таким способом склонить их к миру? И, в-третьих, всегда ли подобные планы были со стороны Речи Посполитой только политической игрой по отношению к восточному соседу?