Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре - [23]

.

Одним из последствий синодов 1595 и 1596 гг. стало появление нового качества в отношениях между шляхетским государством и церквями, а признание Сигизмундом III Брестской унии должно было стать тревожным сигналом как для исповедующих православие, так и для евангеликов, и даже для слоев населения, не принадлежавших к политической элите. Виленский гродский писарь Щенстный Бохуматка писал Кшиштофу Радзивиллу, по прозвищу «Пёрун»[165], что он не сомневается в том, что католики стремятся «do złamania konfederacyjej, pierwej Ruś potrwożyć, ku sobie zniewolić, a potym snadź i do ewanielików i sasów ponieść się»[166][167]. В чем состояли намерения католического епископата и королевского двора – было тайной полишинеля, а при возникновении политической угрозы общность интересов протестантов и православных взяла верх над теологическими разногласиями. Начался период их союзнических отношений, которые были направлены против католиков. Только тогда и среди православных возникло ощущение угрозы их сословным и политическим правам, а общей целью деятельности «диссидентов» и «дизунитов» в парламенте стало отстаивание «процесса» (законодательства) Варшавской конфедерации, а также законодательного оформления прав и привилегий православной церкви в Речи Посполитой[168].

Перевод с польского Стефании Кочегаровой

В.А. Аракчеев, А.А. Селин (Псков) Русско-польские отношения на северо-западной границе России на исходе Смуты и перемирие 1617 г

В январе 1642 г. псковский служилый человек А.Л. Ордин-Нащокин, будущий «канцлер» русского правительства, получил распоряжение провести межевание русско-шведской границы в районе Псково-Печерского монастыря и шведского Нового городка (совр. Вастселийна). Результаты работы межевой комиссии впоследствии были объединены с документами межевания 1651 г. в один столбец, находящийся в составе фонда Приказных дел новой разборки[169]. В числе документов, подтверждавших позиции российской делегации, в столбце содержится копия «с перемирные записи» от 10 марта 1617 г. – договора между Псковом и гетманом Я.К. Ходкевичем[170]. Заключенный за год до Деулинского перемирия, договор представляет собой уникальный источник по реконструкции русско-польских отношений на северо-западной границе на исходе Смуты, тем более интересных, что факт его заключения был известен шведской администрации в Нарве, о чем свидетельствует документ из шведского королевского архива[171]. В настоящей статье предполагается рассмотреть социально-политические предпосылки и геополитическое значение договора 1617 г.

Это соглашение стало возможно в уникальных условиях гражданской войны в России начала XVII в., своеобразную роль в которой сыграл Псков. Как показал Б.Н. Флоря, на начальном этапе русско-польской войны территориальные группы рус ского дворянства и отдельные отряды русской армии, по крайней мере, дважды прибегали к заключению сепаратных соглашений с польским командованием. Первый случай относится к февралю 1610 г., когда делегация служилых землевладельцев четырех западных уездов (Ржевы Володимеровой, Зубцова, Белой и Вязь мы) прибыла в ставку польского короля в лагере под Смоленском[172]. В результате переговоров русские дворяне принесли присягу королю Сигизмунду и королевичу Владиславу и обещали положить конец нападениям казаков на границах Ржевского и Зубцовского уездов.

Во второй раз переговоры с польским командованием имели место после сражения под Клушином 24 июня 1610 г., когда окруженный в остроге под Царевым Займищем русский отряд заключил соглашение с послами С. Жолкевского. Б.Н. Флоря указывает на существенные отличия текста этого соглашения от февральского договора, заключенного под Смоленском, вызванные тем, что русские воеводы настояли на включении в его состав пунктов о сохранении за служилыми людьми их владений, кроме пожалованных Лжедмитрием II, и о территориальной целостности России под властью Владислава. По мнению исследователя, договоры стали «свидетельством того, сколь высокого уровня достигла самостоятельность дворянских объединений в годы Смуты»[173].

В событиях гражданской войны начала XVII в. Псков играл особую роль, которая была обусловлена в том числе и его особым положением в Русском государстве XVI в. Тогда за псковскими наместниками сохранялось право внешнеполитических сношений с Ливонским орденом, которое, в частности, было реализовано в договорах 1531, 1535 и 1550 гг. Как показала Н.А. Казакова, Формуляр их восходил к временам новгородско-псковской независимости, подвергшись трансформации после включения вечевых республик в состав единого национального государства[174]. Внешняя особенность порядков, восторжествовавших в Пскове в 1510 г., после присоединения Псковской земли к Московскому государству, состояла в активном участии во внутригородской и внешнеполитической деятельности «старост псковских», в которых следует видеть гостей, управлявших с санкции государя городской общиной[175].

Из текстов договоров следует, что по поручению наместников псковские старосты непосредственно вели переговоры. В 1531 г. переговоры с немцами вели Семен Захарьин Преподобов, Назарей Анисимов Глазатой и Федор Власьев, в 1535 г. – тот же Глазатой с Богданом Микитиным Ковыриным и Андреем Онкудиновым, в 1550 г. – некий Терентий Яковлевич, Михаил Надом, Федор Алешков, Федька Семенов сын и Иван Пахом