Россия нэповская - [27]

В 1922 году в руководстве ГПУ определились две тенденции в подходе к перспективам развития карательной политики. Наиболее жесткую линию выражал влиятельный зампред ГПУ Уншлихт, который в представленном в апреле 1922 года проекте прямо настаивал на расширении внесудебных полномочий ГПУ, подобно имевшимся у ВЧК в годы гражданской войны, вплоть до возврата к широкому применению расстрела. В свою очередь, позиция Дзержинского с начала 1921 года оставалась принципиально неизменной и даже со временем стала еще более уклоняться в сторону ослабления как классового характера репрессий, так и смягчения их методов вообще. Безусловно, как большевик, он не мог переступить через свое «я» и вполне ощущал себя членом особого революционного ордена. В конце 21-го года появились его категорические возражения против чрезмерных либеральных намерений, зародившихся в правительстве, об установлении контроля Наркомюста над деятельностью ЧК. Дзержинский ставил свое ведомство по партийным и классовым критериям намного выше, чем наркомат Курского с его «спецами» и всячески подчеркивал все более становившийся очевидным факт, что ЧК — это специфическое, не государственное и внезаконное предприятие, что это особо организованная «партийная боевая дружина»[107].

В начале 1922 года в форме ГПУ при НКВД РСФСР с наркомом Дзержинским во главе НКВД был найден временный компромисс между необходимостью сохранить особый карательный орган при партии, вместе с тем установив над ним некое подобие советского контроля. Противоположение партийных и советских органов являлось одним из основных приемов Ленина в контроле над государственным аппаратом, тем более, что у него в 1921 году произвол чекистов стал вызывать заметное раздражение и вырывать фразы типа: «Арестовать паршивых чекистов»; «Подвести под расстрел чекистскую сволочь»[108]. Но подобная форма сожития могущественного секретного ведомства под опекой второстепенного наркомата оказалась неэффективной. В 1923 году органы вновь обрели прежний статус, преобразившись в ОГПУ при СНК СССР.

В это же время происходит активная разработка принципов карательной политики нэпа. Дзержинский делал особый акцент на замещение системы карательных мероприятий, сложившейся в годы войны, на более мягкую и экономически рациональную систему концентрированного каторжного труда. В 1923 году он особенно настаивал на организации и широком использовании каторжных работ — «лагерей с колонизацией незаселенных мест и с железной дисциплиной»[109]. К этому времени в Советской России уже существовали три лагеря особого назначения — Архангельский, Холмогорский и Пертоминский.

В марте 1923 Дзержинский писал Ягоде по поводу чрезвычайного развития спекуляции в Москве в условиях товарного голода, которая охватила даже государственные и кооперативные учреждения и уже начала непосредственным образом разлагать партийные ряды. Основным средством борьбы он предложил конфискацию имущества и высылку в отдаленные лагеря[110].

16 августа в письме Уншлихту Дзержинский ставил вопрос на принципиальную основу: «Высшая мера наказания — это исключительная мера, а потому введение ее как постоянного института для пролетарского государства вредно и даже пагубно… Пришло время, когда мы можем вести борьбу без высшей меры»[111]. Он полагал своевременным возбудить этот вопрос в ЦК, но при условии единомыслия в коллегии ГПУ.

22 октября Дзержинский обращается с аналогичными предложениями к Сталину. В ноябре 1923 Политбюро соглашается с инициативой ОГПУ и затем, почти немедленно, началась кампания высылки из Москвы, а потом из других крупных городов спекулянтов, содержателей притонов, контрабандистов и других «социально опасных элементов»[112].

В марте 1924 года ЦИК СССР утвердил Положение о правах ОГПУ в части административных высылок, ссылок и заключений в концентрационный лагерь людей, обвиненных в контрреволюционной деятельности, шпионаже, контрабанде, спекуляции золотом и валютой. Согласно этому постановлению, ОГПУ получило право без суда ссылать обвиненных на срок до трех лет, заключать в концентрационный лагерь, высылать за пределы СССР[113].

В начале 20-х годов полным ходом шла кампания по ликвидации остатков группировок бывших соратников по социалистическому фронту и неприятелей в деле государственного строительства. После анархистов в 1921 и эсеров в 1922 году, в 1923-м очередь дошла до меньшевиков. В меньшевистскую среду внедрялись агенты, производились чистки госаппарата, вузов, изгнание меньшевиков из Советов. Уничтожение оппозиционного социализма осуществлялось не только мерами прямого полицейского преследования. В задачу, поставленную органам ЦК большевиков, входила также идеологическая дискредитация меньшевиков и меньшевизма в глазах городского и особенно рабочего населения. Проводилась соответствующая обработка умов в печати.

Но в разгар кампании Дзержинский вновь возбуждает вопрос о последовательном смягчении репрессивной политики, как всегда осмотрительно прикрываясь мотивами целесообразности. В записке Уншлихту от 27 мая 1923 года он недвусмысленно дает понять, что выступает против установившейся практики высылок по подозрению, поскольку они организуют, закаливают людей и доканчивают их партийное образование. «Лучше 1000 раз ошибиться в сторону либеральную, — употребляет Дзержинский слово, несвойственное большевистскому лексикону, — чем послать неактивного в ссылку, откуда он сам вернется, наверное, активным». Ошибку всегда успеем исправить, а высылку только потому, что кто-то когда-то был меньшевиком, считаю делом вредным, — заключил бывший социал-демократический «Юзеф»