Россия и русские. Книга 1 - [77]
Однако легенда о Разине жила. На протяжении нескольких последующих веков он оставался героем сказаний и песен.
Бытовало мнение о том, что в один прекрасный день Стенька воскреснет и вернется, дабы возглавить простых людей в последней битве с несправедливостью и тиранами-угнетателями. Староверы, поставившие под сомнение законность как власти, так и церкви, также питали подобные надежды. Симбиоз староверчества и казачества (пополнявшийся иногда недовольными татарами, башкирами и другими нерусскими народами) еще по крайней мере в течение века представлял собой угрозу имперской власти на юго-востоке.
В 1682 г. после смерти бездетного царя Федора Алексеевича снова встал вопрос о престолонаследии. Тогда староверы присоединились к стрельцам, чтобы поднять мятеж в самой Москве. Повстанцы потребовали рассмотрения всех их жалоб, повышения жалованья и восстановления традиционной формы богослужения. Этот бунт стал частью династического конфликта между семьями двух жен Алексея Михайловича. Вначале регентша Софья поддерживала мятеж, так как тот соответствовал ее интересам. Но потом, когда стало ясно, что стрельцы представляли угрозу ее власти, она выступила против бунтовщиков.
Наиболее важным последствием раскола были все же не спровоцированные им восстания, а то, что старая вера выжила и в течение следующих двух веков набрала силу. Ее приверженцы переместились на окраины империи, особенно на Крайний Север, где они находились в большей безопасности от Приказа тайных дел, а затем и подобных ему учреждений. В этих отдаленных регионах местные общины обладали относительной независимостью от властей. Староверы в большинстве своем являлись мирными людьми, которые, однако, оказались стойкими приверженцами традиции и принципов, сумевшими противостоять, казалось, неумолимой силе.
Власть же рассматривала старую веру всего лишь как раскол в Церкви. Вместе с тем она отличала старообрядчество от других сектантских движений, появившихся среди крестьян и горожан в конце XVII–XVIII вв. Однако подобное противопоставление скорее всего было ошибочным. Дело в том, что староверы, отрицая священников и святыни «никоновской» Церкви, вынуждены были создавать собственную структуру и в результате далеко ушли от официального православия. Сами же они разбились на многочисленные группы, у каждой из которых сложились свои особенные верования и обряды. Консерваторы волей-неволей становились крайними радикалами и новаторами, а решения, которые принимали эти «раскольники», иногда сильно напоминали «сектантские».
Важнейшими оставались фундаментальные вопросы власти и общины. Староверы подобно сектантам склонялись к идее местного мира, ведомого правдой, законом Божиим и личным повиновением царю. Таким было их понимание самой Руси; именно такие идеи проповедовали им с амвона Иосиф Волоцкий и митрополит Макарий. Слова подтверждались песнопениями и зрительным рядом — иконами и фресками, которые они созерцали в ходе длительной церковной службы. Теперь же все это предали забвению в угоду полуримской религиозной культуре и новой форме власти, которая не брала в расчет закон Божий и личные узы верности.
Таким образом, старая вера во всех ее вариантах являлась лишь частью огромного спектра религиозных движений. Каждое из них пыталось своим путем вернуть те общину и власть, частью которых они себя воспринимали. Их взгляды лучше всего выразил Семен Денисов, игумен староверческой общины, находившейся на берегах реки Выги, впадающей в Белое море. Его трактат «Виноград российский» являлся мартирологом раннего поколения староверов и гимном Святой Руси, которую они потеряли. По Денисову, русские были народом воли Божией, населившим христианскую землю в мире, который жил под угрозой сатаны в лице католицизма, протестантства и западного рационализма. Но, увы, сами русские осквернили себя, сначала Флорентийским собором, затем богопротивными реформами Никона.
И все же если иерархи и поддались искушению, чистота продолжала жить среди простых людей. «На Руси, — писал Денисов, — нет ни единого города, который не был бы озарен светом веры, не сиял бы набожностью; нет ни единой деревни, которая не была бы проникнута истинной верой». Верно, царь и Церковь (а именно с ними было принято ассоциировать народ) находились в руках апокалиптического зверя. Но Денисов верил, что Русь возродится и вернется к правильной религии благодаря прочной и неиспорченной вере ее простых людей. Он вспоминал о святых Руси, которые «своей набожностью, верой и добродетелью объединяют русскую нацию с Христом»>67.
Переформулировав для своего времени религиозно-национальные мифы Макария, Денисов отошел от эсхатологии первого поколения староверов: он видел в будущем Руси нечто большее, чем близящееся Второе Пришествие. Так как суть русской государственности больше не заключалась в царе или Церкви, она должна была полностью сконцентрироваться в «земле», в народе с его местными общинами, с их «городами, сияющими набожностью» и «деревнями, проникнутыми истинной верой». Денисов невольно подорвал основы доктрины христианской автократии и предложил ей взамен концепцию демократической христианской нации
