Россия и Ливония в конце XV века: Истоки конфликта - [3]

Наряду с Новгородом заметную роль в торговле с Западом играл Псков — первоначально в качестве «младшего брата», а с XIV в. как равноправный партнер ганзейских городов. Создавать там ганзейскую контору, впрочем, надобности не было: близость его к ливонской границе существенно облегчала сношения с Ливонией. К тому же значительная часть завозимых в Псков товаров там не задерживалась, а следовала транзитом в Новгород, Полоцк, Витебск, Смоленск, поскольку в самом Пскове, где не было такого богатого, как в Новгороде, боярства и купечества, возможностей для реализации заморских диковин было не в пример меньше[8].

Новгород и Псков не были единственными местами, где русские и ливонские купцы заключали выгодные сделки. Новгороду принадлежал довольно большой участок балтийского побережья — от Наровы до Невы, — и граждане ливонских городов выезжали торговать с русскими купцами на Лугу и Неву. Рижане были частыми гостями Полоцка и Смоленска, принадлежавших тогда великим литовским князьям. Русские купцы также нередко отправлялись в чужие края. Новгородцы уже в XII в. совершали поездки на Готланд и торговали в Висби, где имели свое подворье с православной церковью, освященной в честь покровителя путешественников св. Николая. Правда, для плавания по Балтике они должны были фрахтовать ганзейские суда, гораздо более быстроходные, с большими трюмами и лучше приспособленные для морской торговли, чем русские парусно-гребные речные суда. Но охотнее всего торговые люди из русских земель посещали ливонские города. В Риге, Ревеле и Дерпте они селились компактно рядом с православными церквями, которые служили не только местом общения, но и, возможно, корпоративного судопроизводства. Впоследствии из этих поселений возникали целые кварталы, которые существовали вполне легально и были даже защищены городским правом. «Русская деревня» в Ревеле, где проживали новгородцы, обладала, по-видимому, выборным самоуправлением и рядом других привилегий; в Риге закон разрешал русским людям покупать дома в черте города[9].

Торговые отношения редко обходятся без трений. Между жителями русских городов и ганзейцами также время от времени возникали конфликты, однако серьезных последствий они, как правило, не имели. Обоюдная заинтересованность сторон в сохранении торговли приводила к довольно быстрому их устранению путем переговоров, которые завершались заключением взаимовыгодных договоров.

В основе русско-ганзейских деловых отношений лежал принцип равноправия договаривающихся сторон, призванный обеспечить им взаимовыгодное партнерство. «Пусть новгородцы обращаются с Немцами как со своими братьями, новгородцами; пусть и Немцы обращаются с Новгородцами как со своими братьями, Немцами» — эти слова ганзейского договора с Новгородом от 1436 г.[10] как нельзя более точно выражают суть означенного принципа. В соответствии с ним русские купцы именовали своих торговых партнеров из Ливонии и Германии не иначе как «приятели» и «соседы милые», а те, в свою очередь, обращались к новгородским адресатам со словами «высокочтимые друзья».

К числу подобных равноправных и взаимовыгодных договоров относился и так называемый «Нибуров мир» 1392 г. получивший название по руководителю ганзейской делегации любекского ратмана Иоганна Нибура. Согласно его условиям, ганзейские купцы могли беспрепятственно торговать в Великом Новгороде, а русский торговый люд получил свободный доступ («чистый путь») в Ливонию, право беспрепятственного проживания в ливонских городах и плавания к «Готскому берегу»[11]. Благодаря «Нибурову миру» ливонцы уже в первые десятилетия XV в. начали играть все более заметную роль в русско-ганзейской торговле, а к середине столетия фактически монополизировали весь восточный отрезок Великого Ганзейского пути, который связывал Ригу и Ревель с Псковом и Новгородом. В руках ливонцев оказалось и управление Немецким подворьем, а заключение новгородско-ганзейских договоров первой половины XV в., как и соглашения 1472 г. благотворно отразившихся на развитии торговых связей Новгорода с Ганзой, состоялось при их активном участии[12].

Однако дипломатия — слишком специфичный тип общения, зачастую не дающий представления о подлинных чувствах, которые питали друг к другу договаривающиеся стороны. Где уж тут говорить о восприятии «чужака» на бытовом уровне, сквозь призму заурядной повседневности. Коллективное сознание эпохи Средневековья изучать сложно, хотя бы в силу «безмолвия» абсолютного большинства населения, чьи мысли, эмоции, чаяния лишь слабыми контурами проступают в текстах средневековых хроник и практически неуловимы в пунктах межгосударственных соглашений. Поражает то, насколько мало сведений о русско-ганзейской торговле содержится в новгородских и псковских летописях[13] — о ливонских немцах речь заходила главным образом в связи с конфликтной ситуацией или дипломатическими демаршами. Неудивительно, что при таком выборочном освещении событий образ «немца Вифляндской земли» в русском средневековом нарративе получил устойчивый негативный окрас.

Различия в языке, обычаях, манере поведения и религии давали о себе знать. Иностранец в русских городах всегда находился под неусыпным контролем, а его действия воспринимались с настороженностью. Желание получше рассмотреть все непривычное и удивительное в Новгороде или Пскове русским людям казалось подозрительным. Путешественник Жильбер де Ланноа, посетивший Псков в 1413 г., отметил в записках, что в «замок» (Кремль) никто из чужеземцев не смеет войти под страхом смерти