Rosa Canina - [6]

— Do you speak English?

— Just a little, — у Мазепы была очаровательная улыбка для незнакомцев.

— Have we met already? — улыбается широко пустынник, и Мазепа с ужасом замечает в его рту тот самый клык.

— I don't remember. Where could we meet?

— At yours'.

— No, it's absurd, — твердо говорит гетман, не теряя вежливого тона. — You have never been into my house.

— I'm there just now, — улыбается старец и подает Мазепе книжицу.

— Who are you? — спрашивает охуевший Мазепа.

— Do you want to read the diary?

— I'm sick and tired of reading. I think, there must be some limits of literature. You should just stop and try to live without literature, not within it.

— O'key, I'll read it myself, not with you.

* * *

"25 мая. Сегодня плохо покакал. Над хижиной сгущались тучи, ночью шел дождь, я думаю, виной моего несчастья было небесное электричество, воспротивившееся отправлению естественных потребностей. Тщательно вымыл отхожее место, попросил мальчика, который приносит мне хлеб и воду, сбегать за стиральным порошком или другим специфическим средством. Руки ноют, ибо их разъела щелочь.

26 мая. О мой Боже! Какой зеленый нынче стул! Неужели кузнечики стали несъедобны? Самое мерзкое, что вместе с фекалиями начинает выходить потихоньку вся внутренность. Так я весь истеку говном. Возможно ли превращение крови и лимфы в экскременты в теле еще живого человека, пусть святого? Я спросил об этом прохожего менялу, что дает по доллару за литр моей мочи, и попросил показать мне лучшее место для удовлетворения минимальных пищевых поглощений, но он рассердился, когда я выхватил из-под его ног по-персидски нежную травинку, что-то типа мятлика, ежи, свинороя или овсяницы с лисохвостом, и от волнения или испуга перед моей еще недюжинной и продемонстрированной таким образом силою этот безумец заговорил сначала по-немецки:

— Nein, das ist meine Kirche und das ist meine Kirsche und das ist meine Bild und auf dem Bild ist старец перед книжным стеллажом. Вокруг этой темной, невнятной центральной фигуры, застящей свет и добрую половину всего пространства картины группируются периферийные персонажи, заимствованные из разных картин. В правом верхнем углу летят две птицы по виду зебровые амадины. Что обозначают они? Кроется ли смысл в бинарности их полета и почему они тащат за собой в небо миниатюрного тетрагоноптера? Это ли их завтрак, обед, ужин? Завтрак? Обед? Ужин? Глаз рыбы открыт и мы можем разглядеть, что там внутри. А внутри там отражение всей картины. Почему оно локализовано в глазу? Символизирует ли это что-нибудь вообще или вещи пожирают реальность беспочвенно, constantly misreading? Неизвестно. Может быть, ключ к разгадке мы можем найти в других фрагментах картины? В самом деле, вот в левом нижнем углу резеда, клевер, антоцеротовые мхи, иван-чай, молочай, муравейник, москит, мускат в опрокинутой бутылке с завинченным горлышком, однорогий рогач, Bodenlosigkeit, мертвый юноша с кровавой спиной, исполосованной каким-то негодяем. В правом верхнем углу он же, но живой, здоровый, лет семи, кот Adolf, стенка «Вега», магнитофон «Panasonic», дверь «Dorma», стекло "Kosta Boda", книги "Ad Marginem" с золотыми буквами. Книги.

* * *

Петька водил пальцем по пыльному стеклу: получилась кривая рожица, сквозь которую просвечивали книги бабы Маши. Золотые тисненые буквы, которые Петьке было лень различать, хотя ему было шесть лет и он умел читать, что-то обозначали. За неплотно притворенной дверью сидели взрослые и пили водку, чтобы помянуть бабу Машу, сестру бабушки, которая умерла ровно год назад, когда жарила курицу, поджидая дядю Славу. Желтая доска шкафчика обозначала телевизор. Или нет, она обозначала шведскую стенку, которая стоит на даче у Костика, родители которого работают за границей. Папины ботинки, чьи черные тупые носы упираются в шведскую стенку, обозначают телевизор и магнитофон. Левый ботинок со спрятанными шнурками — телевизор, а правый ботинок, шнурки которого стелются по полу как провода — магнитофон. Пришел соседский кот и потрогал белой лапой черный шнурок. "Вырубилось!" — закричал Петька, но не сделал и шагу, чтобы оттащить кота от японской дорогостоящей аппаратуры. Был особый кайф в том, чтобы подождать естественного развития событий. Книга с золотыми буквами стала жирной тетехой с накрашенными губами, подругой мамы. Серебристый фантик от конфеты, приземлившийся аккуратно рядом с телевизором, оказался красивой девочкой из фильма, который Петька смотрел вчера днем. Кот бросил шнурок и подошел к фантику-девочке. Руки девочки поднялись и затрепетали в мольбе, тело и ноги, блистая и плача, сморщились под мягкой белой подушечкой кошачьей лапы. Легкая, как пух, она отлетела от котообразного чудовища к порогу входной двери. Петька понял, что это была не дверь, а зеленая заплесневелая стена каменной камеры французской тюрьмы. Девочка прижалась к холодной каменной стене, дрожа, но озверелый кот, выпустив когти, хватанул ее поперек изящного туловища в серебристом платьице. К счастью, ничего не порвалось, только девочка, пленная принцесса, отлетела в другой конец коридора. Кот прыгнул за ней. Петька понял, что принцессу украли и решил на время не думать о ней, обратив свое внимание на других дам. Тетя за стеклом пучила золотые буквы. Петька дунул на рожицу, и буквы подернулись туманом. Тогда, чтобы увидеть красивую тетю целиком, он стер ладошкой и туман, и пыль, и рожицу в пыли. Тетя неподвижно стояла в наглухо застегнутом черном бархатном платье.