Рос орешник... - [8]

Я по-дурацки улыбался и улыбался крокодильими зубами, боясь, что меня начнут жалеть, но мне больше никто ничего не оказал. Сразу все побежали в раздевалку, забыв про «нежного человека».

Киоск был закрыт. Я приник к стеклу — ничего интересного там не было.

А вечером я пошел туда. И стал ждать Настасью Филипповну. Долго скрипел снегом. А орешник все рос и рос, рос так, как никогда, и мне стало грустно. Должно быть, весной все ветки срежут, а то они совсем заслонят небо. Присел на скамью. Подошла женщина с девочкой лет пяти, и как раз остановилась возле моей скамейки и стала разговаривать со знакомой, которую неожиданно встретила. Они много говорили. Потом тетя наклонилась к девочке, которой было скучно и холодно:

— И тебя мама взяла смотреть балет? Такую маленькую? Ты, наверно, там шалила и мешала смотреть?

— Не-ет! — весело протянула девочка. — Я не шалила. Я вертелась!

Женщины засмеялись. А тетя все приставала к девочке, которой снова стало скучно.

— И что же ты там видела?

— «Лебединое озеро»!

— Ты даже название запомнила! И что тебе там понравилось?

Девочка нахмурила бровки и, подумав, ответила:

— Там стояли на цыпочках и красиво разводили руками.

Женщины вновь рассмеялись. А девочка была серьезной, и ей было холодно, носик покраснел, как земляничина, и был крохотным-крохотным. Потом они ушли, а я остался. И тут я понял, что Настасья Филипповна и сегодня не придет, и завтра, она никогда больше не придет. Продираясь сквозь орешник, я почти побежал к выходу из парка, ветки царапались и брызгали холодным снегом. Мне было нехорошо и темно.

В общежитии было шумно и весело. Я сел на свою кровать и стал смотреть, как с ботинок стекала на пол снежная вода. У нас в гостях была Лариска. Она курила, синий дымок нежно вился вокруг ее чистого лица.

— Что ты такой недовольный, а? — Лариска смотрела мне прямо в глаза, и я улыбнулся, забыв про свои зубы. — Ты только посмотри, какой красивый пес! Симпатяга!

Я пожал плечами:

— К-к-какой п-пес? Г-г-где ты видишь пса?

Лариска засмеялась:

— Да ты что, ослеп? Вон над кроватью висит… Юрка специально журнал покупал… Ох, симпатяга… Вот прошу, чтоб он картинку подарил, а Юрка никак… Да ты что? Скучный какой…

Лариска замолчала, надула красные губы. Потом вспомнила:

— А говорят, что ты каждый день на свидания ходишь? Вот не ожидала… Может, и сейчас со свидания пришел? — Она наклонилась, и глаза ее полыхали зеленым.

— С-с-со с-с-свидания… — Я разулся, надел тапочки, сел рядом с Ларисой и начал рассказывать, какой породы щенок на картинке и какая собака из него может вырасти. Лариска почему-то смеялась, и Юрка был веселым, и Кира не сидел над учебником, и Алик — кудрявый бог впервые внимательно стал слушать меня. А я, кончив про собак, сразу перешел на анекдоты, чтобы не дать им передохнуть от смеха, и не мог остановиться, все говорил, говорил. Лариска села на мою кровать и смеялась, запрокидывая голову, а Алик твердил:

— Ну и дает! Да ты что, выпил сегодня? Или у тебя нынче день рождения?

А я распалялся все больше и больше. К нам в комнату зашел за утюгом Костик, да так у нас и остался, заслушался. Лариска уже изнемогала от хохота, и сам я смеялся не меньше, я смеялся до слез, и они текли по моим щекам, и никто на них не обращал внимания, ведь не только я один до слез смеялся. Я ходил по комнате, ковыляя, изображал психов из анекдотов и разыграл целую серию анекдотов с заиками, а так как я заикался и не там, где надо, то многое в сюжетах путалось, и это давало тройной повод для смеха. Абажур на лампочке качался. Полыхали Ларискины глаза. Тявкал со стены щенок, и Алик — кудрявый бог блестел зубами, и все помирали от смеха…

А когда они ушли («В самодеятельность его надо включить!», «Это же талант!», «Курс прославит!», «Завтра же на собрании и предложим…», «Он не подведет!»), а когда они ушли, я закрыл тихонько дверь (детектив пройдет за полтора часа) и встал у окна.

В темноте, за окном, глубоко внизу росли белые деревья.

Я выключил свет и лег ничком на кровать, спрятав лицо в жесткую подушку.

ВЕДЬМА

У Ведьмы были веснушки, как и у всех девчонок. Грустные и золотистые… А в остальном она ничуть не походила на сверстниц. Ведьму не любили, и она обходилась без подруг, деля свое одиночество со старым дедом Арсентием. Домишко их стоял на краю села, у леса. У Ведьмы было имя — Клавка, но по имени ее не звали, еще со школы повелась за ней кличка Ведьма, то ли со злости так прозвали, то ли еще из-за чего, объяснить толком никто не мог. Да и была эта нелюдимая девочка крайне странная. Работала в сельской библиотеке, мало разговаривала, молча подавала книги, молча записывала, молча приходила и уходила, запирая дверь на ржавый замок. К ней привыкли и не замечали. В кино Клавка ходила редко, а на танцплощадку и вовсе не заглядывала. И прожила бы она тихонько бог знает сколько, если бы не один случай.

Село наше ничем не примечательно и обыкновенно, как и все соседние села, разве что деревянная часовенка, полуразрушенная и ветхая возле погоста да густая дубовая роща вокруг выделяли его чем-то. А в остальном было все, как у людей: клуб, стадион, кинотеатр «Родина», почта, колхозная контора и прочие необходимые сельскому жителю заведения.