Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией - [130]

Когда я вспоминаю Лэйнга, в моей памяти всплывает картина того, как он отвечал тем людям, с которыми говорил. Когда ему задавали вопрос, прежде чем ответить на него, он подходил и становился перед тем человеком, которому он отвечал. <…> Он приближался к краю сцены или даже спускался в аудиторию, чтобы стать перед задавшим вопрос. До того времени, да и после того моего вечера с Лэйнгом, я никогда не видел, чтобы на конференции кто-либо вел себя подобным образом. Я говорю „моего вечера“, поскольку, даже несмотря на то что я не задавал вопросов, у меня было такое чувство, что я общался с ним один на один. Именно такое впечатление он производил, и я предполагаю, что у всех его собеседников возникало такое чувство, хотя я не знаю, было ли у них оно более выраженным.

Лэйнг не смотрел в глаза человеку, которого он слушал или к которому он обращался. Он всегда опускал глаза и щурил их, будто смотрел в микроскоп. Так он соприсутствовал, и теперь мне кажется, что, если бы он смотрел прямо в глаза человека, которого он слушал или с которым он говорил, возможно, он бы вторгался в его личное пространство. С другой стороны, его физическая близость, казалось, восполняла то, что обычно делает взгляд. Так Лэйнг мог входить в доверие без вторжения, приближаться без доминирования. Я ощущал, что он ограждал или даже защищал тех людей, которых слушал. Казалось, он молился перед ними.

В своей совокупности его манера взаимодействия включала отведенные глаза, физическую близость и позицию лицом к лицу перед человеком, с которым он говорил. Но, как известно, целое – это больше, чем сумма частей. И у меня не получится полностью описать это присутствие Лэйнга. Я могу лишь сказать, что он мог всецело присутствовать с каждым человеком, притом что таковых было множество. Он умел переключать это внимание с одного высказавшегося или задавшего вопрос на другого так, чтобы не возникло ощущение, что он оставил предыдущего собеседника[499].

Точно также Лэйнг вел себя и на сеансе психотерапии. Он был прост и не усложнял ситуации других. Однако за всей этой простотой стояла определенная философская позиция. Лэйнг отличался от многих других психотерапевтов философской укорененностью того, что он делал. Если другие владели техниками и путем их последовательного применения достигали предполагаемого эффекта, то для Лэйнга главным было именно онтологическое обоснование ситуации, развитие человека в процессе психотерапии, проработка им своих экзистенциальных проблем. Поэтому, безусловно, Лэйнга можно назвать экзистенциально ориентированным психотерапевтом. «В каком-то смысле, – говорил он, – психотерапия – это прикладная теология, прикладная философия, прикладная наука. Ее тактика и стратегия предопределены и дозволены тем, как мы представляем себе, кто мы такие, как и чего мы хотим и не хотим, жаждем и боимся, на что надеемся и от чего приходим в отчаяние, какими должны стать наше поведение и наш опыт в процессе и в итоге»[500].

В силу указанного теоретические поиски Лэйнга всегда привносили в его практику что-то новое. Его увлечения Востоком, коммуникативными теориями, практиками рождения и перерождения сразу же изменяли его технику в терапии. Лэйнг, надо признать, всегда использовал методы все и сразу, и поэтому определить методологически направленность его подхода вообще невозможно.

Некоторые его коллеги обвиняли Лэйнга в шарлатанстве в психотерапии. Так, Джозеф Берк вспоминал историю, которую сам Лэйнг рассказывал в конце 1980-х гг. как пример своей психотерапевтической стратегии. К нему обратился мужчина средних лет, который был в глубокой депрессии, можно даже сказать, на краю отчаянья. Лэйнг задал ему незамысловатый вопрос: «Когда в последний раз Вы были счастливы? Оглянитесь назад на 24 или 48 часов и вспомните момент, когда Вы чувствовали себя хорошо?» Мужчина ответил, что ему нравилось, посвистывая, прогуливаться по округе. Лэйнг уточнил мелодию, которую тот любил насвистывать, и начал насвистывать вместе с ним. Они начали обмениваться шутками и веселиться. Время консультации пролетело незаметно, и только в конце мужчина вспомнил, для чего он пришел. «Лэйнг, – отмечает Берк, – ответил, что на пятьдесят минут тот забыл о своем отчаянии, и разве это время ничего не стоило? Это был Лэйнг-обманщик в своих лучших проявлениях. Его лечение отчаявшегося человека заключалось лишь в обмане»[501].

Вспомним, что начинал Лэйнг как психоаналитик, был психоаналитиком по образованию и «психотерапевтической лицензии». Однако был ли Лэйнг психоаналитиком? Учитывая своеобразие его подхода, вряд ли. Как-то раз он сказал М. Томпсону, что тремя основными предпосылками для психоаналитического обучения, на его взгляд, должны быть: 1) учебный анализ, 2) прочтение собрания сочинений Фрейда, 3) употребление ЛСД[502]. Вряд ли третье условие входит в рамки классического, да даже и неклассического, психоанализа.

Однако в чем-то Лэйнг все же повторял путь Фрейда: он изменил правила социальной игры, но, в отличие от Фрейда, так и не предложил своего собственного метода. Фактически Лэйнг расширил психоаналитическую систему. Он так же, как и Фрейд, полагал, что болезненные события вытесняются за границы сознания, однако для него они являются следствием не внутриличностных, а внутрисемейных конфликтов. И психическое заболевание тогда – это неразрешенный не внутриличностный (как у Фрейда), а межличностный конфликт.