Ромэна Мирмо - [51]

И он стал кусать себе губы, чтобы не заплакать от стыда, усталости и тоски.

А между тем разве его была вина, если все, чем он когда-то увлекался, оставляло его теперь равно душным? Ведь он же не был трусом. Он уступал не страху перед неизвестным, не боязни приключений, а чему-то более глубокому, более неопределенному. Вдруг он понял, что с ним произошло. Да, ему казалось, что он себя знает, но он искусственное «я» принимал за настоящее. Увы, разве не случается этого со многими? Разве он такое уж исключение? В сущности, кто действительно таков, каким он себе кажется? А потом, как оградить себя от этой загадочной неожиданности, которая нас подстерегает и застигает нас врасплох на внутреннем повороте? Разве, в конце концов, его вина, если в его жизни новый интерес пришел на смену тому, который был в ней главным?

И, несмотря на эти рассуждения, Пьер де Клерси ощущал какой-то глухой и режущий стыд. Его мучили не слова Гомье и Понтиньона, а то чувство, которое он сам к себе испытывал. Разумеется, он не жалел, что отказался от предложения, с которым к нему явились его приятели; но это предложение, несмотря на всю свою нелепость, послужило тем пробным камнем, на котором он мог убедиться в своем душевном состоянии. Если бы даже они предложили ему куда лучшую, куда более реальную возможность проявить деятельность и энергию, его ответ был бы тот же. Качество предприятия, которым его соблазняли Гомье и Понтиньон, не оказывало влияния на его решение. Решение это вызывалось другой причиной, и эту другую причину Пьер де Клерси хорошо знал.

Лучезарный, четкий, повелительный образ Ромэны Мирмо возник у него перед глазами. Молча и серьезно он смотрел на него без всякой горечи. А между тем это Ромэна Мирмо вызвала в нем эту перемену, от которой он страдал. Это она, одним своим присутствием, взглядом, улыбкой, лишала его жизнь всякой цели, расстраивала ее навсегда, в то же время не желая сама заменить собою то, что она разрушила.

Потому что Ромэна Мирмо его не любила. Она выслушала его признание в любви, и оно ее не тронуло. Она ответила на него милыми, спокойными, ласковыми, дружескими словами, желая покончить с тем, что она называла недоразумением. Она предложила ему дружбу. Дружбу, вот все, что она могла ему дать! При этой мысли Пьер негодовал. Все в нем возмущалось против этой подачки. Дружбу в обмен на его любовь! Потому что он ее любил, он любил Ромэну, любил ее с того самого мгновения, когда она ему предстала впервые, с того вечера на Кателанском лугу, когда их глаза встретились в первый раз, когда он услышал ее голос, когда она отделилась от толпы живых, чтобы стать его жизнью, его жизнью, которая ей не нужна и в которой ему не нужно больше ничего из того, что было его молодым желанием, воинственной мечтой, надеждой.

Вдруг открылась дверь, обрамляя приятную полноту месье Клаврэ.

— Что это, Пьер? Лоран говорит, что ты не выходил сегодня. А погода чудесная. Послушай, нельзя так сидеть взаперти после того, как ты целый месяц провел на свежем воздухе. К тому же у тебя неважный вид, мой милый, что, впрочем, подтверждает мои взгляды старого парижанина и горожанина на деревню.

При виде тоскливого взгляда Пьера месье Клаврэ умолк. Глаза у молодого человека были впалые и горящие. Месье Клаврэ продолжал:

— Да, неважный вид, удрученный… Или у тебя неприятности? В таком случае лучше их поведать старому Клаврэ, чем топить их в вине.

И месье Клаврэ, улыбаясь, указал на рюмки и бутылку портвейна. Пьер де Клерси повел плечами и разразился нервным смехом.

— Ах да, портвейн! Это не я его пил, это у меня были Гомье и Понтиньон.

Он помолчал, потом небрежно продолжал:

— Да, и можете себе представить, они хотели увезти меня в Китай, в свите принца Лерэнского, которому они продали душу. О, совершенно нелепый проект!

Месье Клаврэ воздел руки к небу.

— В Китай!

Он подошел к Пьеру и тихо положил ему руку на плечо.

— В Китай, мой милый Пьер? А знаешь, тебе, может быть, и не мешало бы съездить в Китай! Это бы тебя встряхнуло.

Голос месье Клаврэ звучал серьезно. Пьер де Клерси опустил голову и ничего не ответил.

VII

Войдя в просторный зал ресторана, мадам Мирмо сразу успокоилась, потому что он был почти пуст. Стояли последние дни чудесного сентября, парижане были в разъездах, и еще мало кто возвращался. Вернувшись из Ла-Фульри, Ромэна Мирмо нашла Париж таким же пустынным, каким он был, когда она уезжала в августе. Поселившись в том же отеле Орсе, она снова принялась бродить по городу. На этих прогулках ее сопровождал добрейший месье Клаврэ и, раз или два, Пьер де Клерси; но Пьер, по его словам, был очень занят, и в общем после своего возвращения она встречалась с ним редко.

Вранкуры все еще были в Нормандии. Месье де Вранкур поджидал там наследство старой тетки, владевшей великолепным экземпляром «Сказок» Лафонтена[38] в издании Королевских Откупщиков[39], на бумаге большого формата, в переплете с гербом мадам Дю Барри[40]. Как раз в это утро Ромэна получила письмо от Берты де Вранкур. Она прочла его на ходу, идя вдоль набережной. Почта принесла ей также вести об ее муже. Месье Мирмо был на пути в Мешхед