Ромен Гари, хамелеон - [30]

«Неэкзотический» русский писатель Владимир Набоков, в чьих произведениях нет ни саней с бубенцами, ни заснеженных просторов, ни пьяниц в кабаках, ни трущоб, ни мистицизма, точно замечает в своем очерке «Николай Гоголь»:

«Пожалуй, тут уместно хоть коротко сказать о его матери, хотя, откровенно говоря, меня мутит, когда я читаю литературные биографии, где матери ловко домыслены из писаний своих сыновей и неизменно оказывают влияние на своих замечательных отпрысков. Нет, тщетно мы будем пытаться вывести писателя из его творений, ибо „всякая реальность есть маска“»^{196}.

Саша Кардо Сысоев, который жил не богаче Касевых, вызывал восхищение Ромена, который завидовал его победам в юношеских турнирах по многим видам спорта и способности с одинаковым успехом заниматься велоспортом — тренером по которому был Игорь Трубецкой, победитель юношеского чемпионата Франции, — теннисом, пинг-понгом, а особенно футболом. Саша играл в первом юниорском дивизионе и участвовал в товарищеских матчах профессионалов.

В воспоминаниях Саши Сысоева мать Гари была «женщиной умной и бойкой на язык, но при этом серьезной, рассудительной и помешанной на хороших манерах». Она говорила на прекрасном, классическом русском языке и около пяти часов церемонно подавала чай на террасе: стелила белые салфетки, ставила десертные тарелочки с малиновым вареньем и печеньем. Страстная детская привязанность Ромена уступила место покорной нежности, порой переходившей в раздражение, когда Мина в его присутствии потчевала посетителей затертыми до дыр приукрашенными рассказами о том, какой Ромен был необыкновенный ребенок. Железной рукой Мина управляла пансионом «Мермон», крохотной, уютной, буржуазной гостиницей с десятком чистеньких приличных номеров, в которых обычно на несколько месяцев останавливались русские со скромным достатком.

После выхода «Обещания на рассвете» Франсуа Бонди, которого в свое время родители отправили в Ниццу готовиться к экзамену на звание бакалавра, потому что в Париже он не выказывал особого прилежания, — из тех, кого называют лоботрясами, но умнейшими лоботрясами! — 17 сентября 1961 года написал письмо своему бывшему однокашнику Ромену Гари:

«Я не отличаюсь излишней сентиментальностью, но, читая „Обещание на рассвете“, плакал, потому что этот роман — сущая правда и он воскрешает твою удивительную, поразительную маму, да и не было нужды что-то здесь придумывать или преувеличивать. Кто из тех, кто был с нею знаком, мог ее забыть? Точно не я, живший у нее в пансионе и видевший, как живет она, и не мои родители, которые, как и я, были взволнованы встречей с ней на страницах этой книги, понравившейся им не только сама по себе, но и безусловной подлинностью изображения той, которая дала жизнь тебе и кому ты дал новую жизнь».

Франсуа Бонди, который несколько месяцев провел в «Мермоне», спасаясь от барабанного боя, каждое утро в шесть часов будившего интернов лицея в Ницце, вспоминает Мину седой дамой с остатками былой красоты на лице, «словоохотливой и властной». «Мне кажется, у нее была болезненная страсть к фантазированию. Когда мы втроем сидели на кухне, она рассказывала истории, вызывавшие у меня большое сомнение. У нее в характере присутствовала театральность, которой не бывает в людях театра. Она рассказывала о своей артистической карьере, но никогда не упоминала о том, что раньше зарабатывала на жизнь как модистка или швея. Она утверждала, что когда-то была известной актрисой. В жизни Мина действительно была прекрасной трагической актрисой, но вот в театре — вряд ли. Ромен унаследовал от матери эту склонность к фантазированию, но ему удалось наполнить ее реальным смыслом: она переплавилась в писательский талант. В его якобы автобиографических произведениях немало вымысла. Например, Ромен ни разу мне не говорил, что его отец — Мозжухин, но и не отрицал этого, сохраняя интригу».

Даже в своем стремлении соригинальничать Гари не смел перечить матери, но отцу, который его бросил, он мог мысленно сказать: «Ты мне не отец. И никогда им не был».

Для Ромена любовь к матери означала домысливание ее образа. Без сомнения, эта женщина, много натерпевшаяся в жизни, не обладала тем божественным всемогуществом, которым наделил ее Гари в «Обещании на рассвете» и которое так потрясло читателей, но какая разница, в чем истоки этой талантливейшей иллюзии, пробудившей его душу, воображение и способность творить! Она не должна была рассеяться.

Первое время Кардо Сысоев и Ромен Касев общались по-русски — Ромен разговаривал с матерью именно на этом языке, временами делая грамматические ошибки. Сысоев вспоминает Ромена как одновременно любезного, замкнутого и неврастеничного юношу, который и в беседе напускал таинственность во все, что касалось его корней. Местами он преувеличивал, и в результате рассказ всё больше отходил от реальности. Знакомя Сашу с Миной, Ромен шепнул ему на ухо, что его отец — польский адвокат.

Если Ромен не писал, он шел вместе с Сашей в «Гранд Блё» — элитное заведение на Променад-дез-Англе, куда приходили знаменитости, чтобы принять горячие или холодные морские ванны вдали от любопытных глаз, — где тот не без изящества играл в теннис с Франсуа Бонди