Романы. Рассказы - [86]

Ежедневно с фабрики увольняли десятки людей, а те, кто еще работал, жили постоянно под страхом, что не сегодня-завтра настанет и их очередь. Мастера, как ищейки, искали предлога, чтобы оштрафовать рабочих. За что только не высчитывали из заработка: за брак, за опоздание, за порчу инструмента, за поломку станка, за курение! По субботам около кассы стоял сплошной вопль. Рабочие, получив на руки половину того, что им причиталось, громко возмущались, работницы заливались горькими слезами, беспомощно спрашивая: чем же кормить голодных детей? В довершение всех бед управляющий объявил о новом снижении тарифа на целых двадцать процентов. Это было уж слишком, возмутились даже самые смирные и забитые рабочие.

В обед в механической мастерской собрались все ремонтники. Туда же пришел Мурад, чтобы позавтракать с Мушегом. Лица у всех были угрюмые. Теоредис достал своей сверток с кукурузным хлебом и брынзой. Он жевал без всякого аппетита и не переставая ворчал:

— Что ж это получается? На двадцать процентов ниже. Чем же я буду кормить жену, сына? Она, бедняжка, продолжает болеть и работать не может. Скажи, Триондофилас: наверное, это ошибка? Не может быть, чтобы тариф снижали на одну пятую.

— Нет никакой ошибки. Хозяева решили выехать за наш счет, вот и все, — ответил бригадир.

— Как же мы будем жить? — спросил один из рабочих.

— Это уж твое дело. Хочешь — живи, хочешь — умирай, до тебя никому нет дела.

— Это несправедливо! Я хочу получать за свой труд полностью! — не унимался рабочий.

— Вместо того чтобы ворчать, бороться нужно, протестовать, а если придется, то бастовать! — сказал слесарь Мовроматис.

— Скажешь тоже! — встревожился Теоредис. — Посмей только пикнуть — мигом очутишься на улице. Нет, по-моему, надо помалкивать, авось дотянем до лучшего времени.

— Раз так, то нечего скулить. Сиди себе в своей конуре и соси кулаки вместо хлеба, как медведь! — гневно вскричал слесарь.

— А по-моему, все это оттого, что много чужого народа сюда понаехало, — вставил угрюмого вида токарь и посмотрел в сторону Мушега и Мурада.

— Что же ты этим хочешь сказать? — спросил Триондофилас.

— У кого не дырки, а уши, тот понял.

— Ты брось эти шутки! Мы не из буржуйского сословия, чтобы разводить национализм в рабочей среде, вроде «за великую Грецию», «Греция для греков» и прочую чепуху! Хватит, надоело! — рассердился бригадир.

— Когда видишь, что из-за каких-то пришельцев голодают твои земляки, коренные эллины, а тебе убавляют тариф, то берет зло. Вот и все.

— Так ты напускайся на буржуев! — крикнул с места слесарь.

Мурад медленно поднялся. Он был бледен, губы его слегка дрожали. Ему казалось, он сейчас скажет все то, что давно бродило в его измученном мозгу.

— В современном мире люди делятся на бедных и богатых, на пролетариев и буржуазию — это сказал Карл Маркс, — тихо начал он, сдерживая себя, — и это правда. Посмотрите, сколько эллинов голодают, в то же время другие эллины преспокойно купаются в роскоши. И пришельцы тут ни при чем. Это выдумали сами буржуи, чтобы разъединить рабочих, натравить одних на других, я это дело так понимаю.

— Браво! Браво! — закричали несколько человек.

— Тсс! Тише вы! Чего доброго, все это дойдет до управляющего, а тогда из-за ваших глупых разговоров мигом на улице очутишься, а у меня жена, сын, — сказал Теоредис и направился к двери.

— Вот они, ваши сознательные пролетарии, — показывая на него, сказал токарь.

— Не все такие, как ты да он, — ответил на это Мовроматис.

Во время работы Триондофилас подозвал Мушега к себе.

— Толковый парень твой товарищ. Скажи, чем он раньше занимался?

— В Стамбуле наборщиком работал, листовки печатал.

— Видать сразу, начитанный!

— Да, он очень умный. Там, в Стамбуле, он читал нам книжки, одна из них называлась «Коммунистический манифест». Правдивая книга.

— Скажи, Мушег, по совести: на твоего товарища можно надеяться?

— Что за вопрос! Как на каменную стену!

— Тогда поди и скажи ему: сейчас подойдет к нему Мовроматис и поставит его станок на ремонт, а твой товарищ пусть придет ко мне в мастерскую, понятно?

К Мураду подошел слесарь Мовроматис, он нагнулся и долго рассматривал станок.

— Вот что, парень! Твой станок нужно остановить на ремонт. Тут работы на целый день хватит, поди отпросись у мастера, — сказал он и начал разбирать станок.

Когда Мурад пришел в мастерскую, то там, кроме Триондофиласа, собралось еще трое рабочих. Они, наклонившись к инструментальной будке, о чем-то тихо разговаривали.

— Мы решили подготовить народ к забастовке. Хорошо было бы, если б в комитете был кто-нибудь из эмигрантов. Сам знаешь, тут много пришлого народа работает, они могут нам все дело испортить; в таком деле нужно единство как никогда. Если хочешь, то ты мог бы помочь нам.

— С удовольствием. Сделаю все, что могу, — охотно согласился Мурад.

— Так вот, вечерком приходи по этому адресу, мы там обо всем потолкуем. — Триондофилас протянул записку.

Через два дни на фабрике началась забастовка. Мурада избрали в состав забастовочного комитета и возложили на него обязанности казначея. Мурад с головой ушел в работу; он получал деньги, собранные на предприятиях, выдавал пособие многосемейным. Ему приходилось и выступать на собраниях забастовщиков.