Романы. Рассказы - [85]

Мурад удивленно посмотрел на Каро.

— Да разве мы с Мушегом идем к нему ради обеда?

— А зачем же тогда?

— Он же земляк. Разве ты забыл, что он когда-то спас нам жизнь и здесь не отказался протянуть руку помощи! Наконец, он тоже одинок и от всего сердца приглашает нас к себе.

— За все это спасибо, но мы тоже помогли ему перебраться в Константинополь, значит, квиты.

— Слушай, Каро! Я не узнаю тебя! Неужели, по-твоему, все на свете делается по расчету и ни дружбы, ни привязанности не существует? Чтобы доставить хоть маленькое удовольствие Теоредису, я готов сделать все, что только можно.

— Ну и на здоровье, кто тебе мешает! — дерзко ответил Каро. Манеры его сейчас стали развязнее.

— Жаль мне тебя. На этой лакейской работе ты потерял человеческий облик.

Мурад повернулся и вышел. Мушег на минуту задержался.

— Тебе не стыдно? — спросил Мушег.

— Мне нечего стыдиться, я ни у кого ничего не украл. Вместо того чтобы меня лакеем называть, пусть лучше Мурад на свои ботинки посмотрит и не воображает.

— Одно скажу тебе: плохо ты кончишь. Прощай.

День был испорчен, и Мурад с Мушегом шли хмурые. Мушег первым нарушил молчание.

— Каким негодяем оказался этот паршивец! Как мы его любили, берегли всю дорогу, и чем он нам отплатил…

— Он не виноват, ты не сердись на него.

— Как так не виноват?

— Сам подумай: вначале уличная среда, потом эта проклятая гостиница, подачки, чаевые, — вот и испортили мальчишку…

Купив погремушек, они отправились в дом Теоредиса. Его жена, еще не совсем окрепшая после родов, искренне обрадовалась их приходу.

— У моего Яни никого нет из родственников, для него вы самые близкие, и я рада, что вы пришли. Садитесь, сейчас он сам явится.

Пришел Теоредис. Он весь сиял от радости. За ним стали собираться и гости, все фабричные: бригадир Триондофилас, слесари, ткачи. Теоредис с гордостью показывал им своего сына:

— Ну, прямо геркулес! Посмотрите, какой он упитанный! Вырастет — кузнецом будет.

— Нашел тоже, что пожелать ему: кузнец! — обиделась жена. — Наш Николас в люди выйдет, купцом станет.

— Дай бог, но я что-то не слыхал, чтобы дети бедняков купцами становились. Пусть уж будет честным кузнецом, — настаивал на своем счастливый отец.

Понемногу завязался оживленный разговор. Гости жаловались на фабричные порядки, на плохие заработки. Особенно горячо говорил Триондофилас. Мурад заметил, что бригадир говорит так же, как и Мисак с Исмаилом в типографии.

— Возьмем хотя бы рабочее общежитие: разве это жилье для человека? У другого хозяина свинарник чище, чем наши общежития.

— Что правда, то правда! — невольно воскликнул Мурад.

— А вы не живите, раз там так нехорошо, — сказала соседка Теоредиса.

— Куда же им деваться? — спросил Триондофилас. — Их заработка на еду не хватает, не то что платить за комнату или угол.

— Лучше всего сколотить себе конурку тут, на пустыре, чем жить там. Места хватит, — предложил Теоредис. — Правда, Мурад, ты подумай об этом.

Мурад посмотрел на Мушега. Слова Теоредиса натолкнули его на мысль: «В самом деле, почему бы нам не сколотить себе нечто похожее на лачужку Теоредиса и не жить отдельно?»

— Тоже хорошего мало. Ни воздуха, ни света, а осенью что тут делается! Разве так должен жить человек? — спросил Триондофилас.

— Вот сделают меня кузнецом, тогда заново отстрою себе комнатку, — не унывал Теоредис.

Через некоторое время Мурад и Мушег занялись устройством себе жилья на пустыре. В каждую получку они покупали на базаре по дешевой цене разбитые ящики из-под мыла и апельсинов, ржавые, бывшие в употреблении гвозди, обрезки жести и железных полос. Выкопав яму, они сколотили себе нечто вроде собачьей конуры, ухитрились даже сделать маленькое окошко. Только двери получились очень неуклюжие и низкие. Чтобы попасть в эту конуру, приходилось нагибаться чуть ли не до пояса; во всем остальном они остались довольны своим новым жильем. Здесь было тихо, и за ночь можно было выспаться. Одно было плохо: когда шел дождь, крыша текла, как решето, и через многочисленные щели проникала сырость.

Жизнь понемногу начала налаживаться. Они купили два тюфяка, набитых морскими водорослями, керосиновую лампу, сколотили стол и две табуретки. Мурад опять пристрастился к чтению, он брал из библиотеки книги, купил грамматику и начал изучать греческий язык. Мушег больше интересовался техникой, он подолгу изучал чертежи ткацкого станка, делал несложные расчеты и сам чертил. А иногда брал флейту и играл. В таких случаях Мурад откладывал книгу и, полузакрыв глаза, прислушивался к знакомым мотивам. Мысли опять уносили его далеко, к просторам родных гор. В памяти воскресали незабываемые образы. Сквозь мелодии он как будто слышал громкий голос отца: «Эй!.. Эй!.. Караван Гугаса идет!»

— Знаешь, Мушег, мы скоро с тобой забудем не только родину, но и родной язык, — сказал он как-то.

— Давай говорить между собой по-армянски, — предложил Мушег.

Несколько раз они начинали говорить по-армянски, но незаметно для себя переходили опять на греческий и вскоре совсем перестали говорить на родном языке.

Глава девятая Забастовка

Наступил страшный 1927 год. Промышленный кризис, потрясший Америку, перекинулся в Европу и докатился до маленькой Греции. Склады ломились от продукции, а покупателей не было. Рынок наводнился дешевыми иностранными товарами. Местные фабрики и мастерские, не выдерживая конкуренции, закрывались одна за другой, выбрасывая на улицу массу людей. В город нахлынули жители деревень. У ворот фабрик и мастерских часами стояли толпы людей, готовых взяться за любую работу за какую угодно плату. Безработные были всюду — около отелей и ресторанов, в садах и на улицах. Некоторые из них ходили с плакатами на груди: «Ветеран войны согласен на любую работу». На пустыре возникали целые кварталы новых лачужек. Иные, не зная, из чего сколотить себе конуру, просто копали в земле ямы и, как кроты, влезали со своими семьями в эти сырые подземелья.