Романтичный наш император - [38]

* * *

Летом Нелидвва несколько раз получала от императорской четы приглашения в Павловск, но так и не приехала. Поводов находилось довольно: похороны де Лафон, женитьба брата Аркадия, головные боли. Получая длинные письма от Марии Федоровны с коротенькими, будто нервный вскрик, приписками Павла, радовалась им и боялась ехать; если бы могла, наверное, тянула разлуку. Но в сентябре двор двинулся в Гатчину, на большие маневры, и отказаться стало невозможно.

…Перебирая рукой в тонкой лайке повод для нее подобранной, смирной лошадки, Екатерина Ивановна заставляла ее невольно трясти головой, переступать, пофыркивать, и Павел то и дело оборачивался беспокойно Все было как год назад. На пологом холме, под мелким редким дождем, штаб ждал выхода из-за рощицы, на редуты, атакующих полков. Капли дождя падали так медленно, что, кажется, запрокинь голову, долго будешь ждать, покуда коснется холодная влага лба или щеки, заставит дрогнуть веко. Кургузо подняв ноги, стыл в седле затянутый в парадный мундир Аракчеев, не шелохнувшись, ровно стояли два ряда всадников; слали уже па мызу за горячим молоком для Марии Федоровны. Все — словно год не минул, только выйти из-за рощи должны не два батальона капитана Линденера, а вся гвардия империи.

Подлетавшие адъютанты вскидывались в стременах перед Репниным, не поворачивающим сухого, спокойного лица. Чалый конь под ним стоял неподвижно, словно боялся стронуть седельные часы, лежавшие перед опущенной на луку рукой фельдмаршала. Стрелка дрогнула, переползла позолоченную полоску; Николай Васильевич достал трубу, вскинул, приник к окуляру.

Дымка на опушке рощицы дрогнула, потянулась, словно набухшая влагой, прорвалась заколыхавшимися бесшумно светло-зелеными шеренгами. Справа от Репнина, тронув коня, подался вперед, вглядываясь жадно, Павел. Шеренги, как приливная волна, покатились мерно к редуту, дернулись, сливаясь в полосу, облачка порохо-иого дыма, и мгновением погодя донесся треск первого залпа.

…В продолговатой большой зале с высокими окнами пахло высыхающей кожей ремней и сапог. Показывая тростью по разложенной на столе карте, Репнин говорил. четко, по-немецки отрезая слова:

— По уставу провел маневр авангард цесаревича Александра Павловича. Полки развернулись точно з означенное время, движение осуществлено последовательно. Стреляли без пауз, с хода. Своевременно выдвинута с правого фланга кавалерийская бригада. Четко проведено и вспомогательное движение арьергарда, препятствовавшее противнику упредить удар главных сил.

Четким движением перехватив трость, фельдмаршал вполоборота повернулся к Павлу, склонив голову в поклоне. Звякнули вкруг стола шпоры, кто-то кашлянул сипло, прочищая гортань.

— Поздравляю с окончанием маневра, — ясно, спокойно выговорил Павел, — благодарю всех. Переустройство армии, начатое зимой, ныне завершено. Трудности его смутили тех, кому по нраву были прежние порядки. Теперь вы видите плоды общих трудов!

Ожидая, пока, отдав у дверей честь, выйдут штабные и командиры, император, не шевелясь, стоял у стола. Он не сразу услышал Репнина, тому пришлось повторить:

— Ваше величество!

— Что?

— Генерал от инфантерии Толстой просит разрешения доложить конфиденциально.

Сведя брови, Павел повернулся резко к невысокому, в строго сидящем мундире человеку с тусклым, смугловатым лицом.

— Ваше величество, долгом почитаю представление сделать об унтер-офицерах Преображенского полка Чиркове и Рахманове. Вели с солдатами разговоры, порочащие службу, с явным почти призывом к неповиновению.

Петр Александрович остановился, потеряв взгляд императора, скользнувший куда-то в сторону. Бог весть, что виделось Павлу над ровным, четко очерченным париком, без единой складки, как хорошо замоченная маслина, лбом генерала. Светло-зеленые шеренги у опушки рощи; серая юбка Нелидовой, брошенная небрежно на караковый, влажный от дождя круп лошади; или забрызганный грязью мундир Линденера той, канувшей осенью?

— Полноте, у Алексея Андреевича?

— Ваше величество, умению добиться воинской выправки от солдат, исправности от офицеров мы у граф Аракчеева все учимся. Но за происками якобинскими уследить — долг общий, дай Бог, хватило бы глаз, за чумой этой, расползшейся на всю Европу…

— Довольно! Вы рапорт делаете или проповедь читаете? /

— Ваше величество, о государстве радею!

— Ладно. Где донесение у вас?

— Свидетелей троих имею, из солдат. И слышал сам, затаясь вечером в палатке.

Молча, пристально Павел посмотрел ему прямо в глаза.

— Осуждали устав воинский, поминая прежнюю службу, у Потемкина. Сетовали, что, мол, солдат нынче в штиблеты обут, будто барин, а в казарму заперт, точно вор; стало быть, поступлеио с ним как только с банкротом поступают, не иначе как задолжал Отечеству. Задолжал, говорят. — Толстой понизил голос, хоть в зале не было никого, кроме застывшего у самых дверей Репнина. — С шестьдесят второго года, что обещано. Один раз гвардия Россию избавила от прусской дури… простите, ваше величество, повторяю, как слышал.

— Дальше.

— Раз избавила, да не так. А теперь бы, разом, и от иного зла освободиться, как у французов, ассамблею составить, в которой каждый бы голос имел о делах общих.