Романтичный наш император - [36]

В строгом вдовьем платье, с бледным от пудры лицом, вступила в комнату Шелехова, улыбаясь одними губами на поклоны, прошла быстро во главу стола.

— Рада видеть всех вас в сборе. Это — самая светлая память мужу моему. Сколь жива, не забуду: зимовали на Ситхе, цингой мучились, на ужин, обед, завтрак — одна рыба-юкола, топили очаг мхом, от дыма едучего глаза слезились, а он говорил: стоять компании нашей на славу российскую вовеки. Вот за то, что и вам, видно, слова его не в пустое, спасибо.

Мичурин, пожевав солидно губами, хотел вымолвить что-то, Яков Мыльников тронул его локтем, поднялся, молча поклонился Шелеховой. Следом встали, головы свесив, как на панихиде, остальные, один Голиков, на-бычась, только зад приподнял, ладонями в столешницу упершись. Помолчав, сели. Кашлянул густо старший Мыльников, пододвинул к себе разложенные по столу бумаги, спросил:

— Обговаривать заедино будем или частями?

— Я бы предложил постатейно обсуждать, — с мягкой, ироничной улыбкой ответил Резанов.

Мыльников поморщился:

— Статей тут много, значение их разно. Слово только мудреное, проще было бы договор обычный составить.

— Яков Прокопьевич, договором тут не обойтись, — уверенно, громко проговорила Шелехова, — как-никак полматерика иного берем. Соглашение государь утверждать будет, потому, думаю, благодарить нам надо Николая Петровича, что взял труд на себя составить бумагу, при дворе формой принятую.

— А мы и благодарны, Наталья Алексеевна, в той мере, что пай готовы выделить.

Резанов поморщился болезненно, поймал строгий взгляд и, против воли, смастерил на лице улыбку.

— Теперь к делу скажу. Капитал мы обозначаем в 724 тысячи рублей, на акции, по тысяче каждая, поделенный. Корабли, числом девять, сюда не входят, сколь я понимаю?

— Нет. То — собственность компании.

— Так, добро. Ну, а коли, к примеру, «Симеон» или «Феникс» разобьется, как с иными кораблями случалось, на ком убыток?

— На компании.

— Разумно. Только посуди, Наталья Алексеевна, не остановит ли положенье такое иного, кто хотел бы деньги вложить? Смотри, выходит, что прибыли мы делим по акциям, а коли управляющих плохо подобрать или, к примеру, капитанов — корабль на камни, товар в море, а прибыль?

— Яков Прокопьевич, мы ведь и доход обещаем не пять копеек на рубль!

— То верно, верно. Так ведь обещанием шубы не подобьешь. Как-то выходит, что у кого деньги есть, тот не больно другим доверяет, а доверчивые безденежны.

— На то, — блеснула глазами Шелехова, — есть ответ! Как компания создастся, пайщики изберут свободно директоров, те и будут все вести, за все отвечать. Пенять тем, кто деньги вложил, кроме как на себя, не на кого будет!

— Мудро. Изберут, само собой. Надо понимать, по капиталу. Однако душно тут. Я-то так думал: бумагу надо прочесть да на вольный воздух выйти, голову просвежить. Так ли, господа купечество?

Иркутские кивнули согласно, усмехнулся зло Иван Голиков. Наталья Алексеевна поднялась резко:

— Воля ваша!

Проводив, вместе с зятем, гостей в сад, она помедлила у малой беседки, поставленной слева от крыльца, жестом отослала Резанова. Чуть погодя, обогнув украдкой беседку, подступил к ней Мыльников.

— Стало быть, директора будут, Наталья Алексеевна?

— Будут, — бросила она отрывисто, резко, почти не тая голоса, — двое. Сын мой и ты.

— Ну, коли так, можно и сговориться, — сведя глаза в щелочки, пробормотал, как промурлыкал, Мыльников.

Час спустя бумаги о соединении Северной компании, основанной Григорием Ивановичем Шелеховым, и иркутских американских компаний были подписаны. Дело оставалось за привилегиями.

В начале августа проект устава Американской компании с пометкой Александра Борисовича Куракина «государь одобряет» внесли в коммерц-коллегию. Но здесь силен еще был воронцовский, державинский дух; сидевшие вдоль дубового, неподъемного стола люди, вместо того чтобы подписи свои поставить, потребовали отчеты, карты, описания промыслов, чертежи поселков и укреплений. Резанов, думавший прокрутить дело быстро, покуда в Иркутске не опомнились, осатанел — представлять ему было нечего. Метнулся к Алексею Куракину. Тог был холоден, насмешлив, заставил прождать час в приемной, чтобы сказать свысока:

— Однако это ваша забота была — нужные бумаги представить. Или вы полагаете, мое участие их заменяет? Государственные дела вершатся в порядке установленном.

Николай Петрович поглядел яростно, с губ не сорвалось едва колкое словцо, сдержался. Поклонился церемонно, пожелал генерал-прокурору доброго здравия и поехал домой.

Тещу он увидел только вечером, когда вернулась та от модисток. Пряча глаза, запнувшись два раза, сказал про неудачу. Шелехова, застыв лицом, спросила негромко:

— Сколь давал?

— Кому?

— Куракиным, кому же еще.

— На двадцати сошлись.

— На двадцать они и наработали. Дай пятьдесят.

— Наталья Алексеевна, не много ли?

— А все потерять — не мало ли? Полмиллиона попросят — и то дам, потому как с привилегией мы хозяева всему, цену на все свою поставим, любую потерю за год-другой окупим. Или ты хочешь, чтобы другие из-под нас перебивали? Начни с пятидесяти, дашь, сколь надо будет!

* * *

Весной еще, в пору встреч императора с польским экс-королем, Мария Федоровна приметила дворянина из свиты Понятовского неаполитанского художника Сальваторе Тончи. Итальянская школа глиптики привлекала ее особо, и, даже узнав, что Тончи занимается только живописью, а с камнем никогда не работал, она сохранила к маэстро прежний, восторженно-беспокойный, интерес. Прошли сухопутные маневры в Гатчине, потом морские, и, едва свезли вещи на берег с «Эммануила», София велела Протасовой написать неаполитанцу.