Романтический эгоист - [29]

– Как ни странно, да.

(Может, он начал принимать прозак?[121])

Четверг

Милан – единственный город-немузей в Италии. Я смиряюсь с тепловатым воздухом. Лавирую между мобильными телефонами. Итальянкам нет до меня дела. Соборная площадь – одно из редких сокровищ, избежавших американских бомбардировок во время Второй мировой войны. Шатаешься между «Ла Скала» и статуей Верди и вдруг получаешь неслабый неоготический шок: в ночном освещении Дуомо кажется гигантским ежом, щекочущим небосвод своими иголками. Это единственный собор, похожий на морского ежа или вирус СПИДа. Это святое место напоминает мне стамбульскую Голубую мечеть. Какую бы религию вы ни исповедовали, вера побуждает вас возносить шпили к небу. Как телеантенны! Что еще раз подтверждает общеизвестную истину: телевидение заменило церковь, Мадонна пришла на смену Мадоннине.[122]

Пятница

Дискотекизация мира, те же и они же. В «Пластике», модном миланском заведении, публика начинает собираться часам к трем утра, но я слишком стар уже, чтобы их дождаться. Я накачиваюсь водкой с тоником и грызу чипсы, чтобы пересохло во рту. Несколько таких же, как я, пентюхов танцуют в темноте в ожидании, когда разгуляется. Им хочется шума, толпы, полумрака, хотя им уже давно нужны тишина, свет и одиночество. Здесь все круглое: барная стойка, виниловые пластинки, которыми диск-жокей потрясает над головой, кресла в стиле 70-х, лампы и я сам.

Среда

Можно также говорить о всеобщей дискотекизации человеческого облика. В рижском «Фэшн-клубе» у всех девиц челки, все мужики – качки. В этом клубе никто не имеет права на уродство. Меня плющит в двух видах клубов: там, где все уродки, и там, где все красотки. Я на себе испытал зеленую тоску заведений, где тусуются только крокодилы. Но это все детский сад по сравнению с кошмаром, царящим в барах, куда ходят одни секс-бомбы. У всех у них одинаково безупречные черты лица, атласная кожа, шаловливые щиколотки, лукавый пупок. О, убейте меня, кто-нибудь!

Четверг

Москва состоит на 99 % из бедняков и на 1 % из миллиардеров. Я провел весь уик-энд с вышеозначенным 1 %. Удивительно, не правда ли? Москва полностью преобразилась в 90-е годы. В России 2000-е годы будут приравнены к 20-м во Франции и 80-м в Нью-Йорке. «Новые русские» – синоним наших нуворишей – легко вычисляются по навороченным мобильникам и шестисотым «мерседесам» с дымчатыми стеклами. Они никогда не спят. Их жизнь – это одна бесконечная тусовка, перетекающая из ночных клубов в бары со стриптизом, из бронированных лимузинов в накокаиненные казино. Москва – один из самых дорогих городов мира (моему сердцу, во всяком случае). Мне нравятся все семь готическо-сталинских небоскребов (они – как семь чудес света), золоченые купола Благовещенского собора и Красная площадь, утопающая в снегу, – она похожа на клубничную шарлотку, покрытую глазурью. Само собой, магазин под названием «Сыры» уступил место супермаркету «Данон» – кондиционированный кошмар пришел на смену ленинскому. Но москвичи не злопамятны, они оставили статую Маркса перед Большим театром и Мавзолей Ленина на Красной площади, где я все это пишу. Помня о том, что лет двадцать тому назад за подобные заметки меня отправили бы босиком по этапу в Сибирь.

Пятница

Русская гигантомания: огромные березовые леса и миллионы жертв, о которых, впрочем, никто не говорит в «First», ночном клубе с видом на освещенный Кремль. «Метрополь» напоминает мне отель из «Сияния»,[123] только Джека Николсона с топором надо заменить на блядей с поясами для подвязок.

Франсуаза: Пожалуйста, целуй, если хочешь, эту девицу в моем присутствии, только недолго!

Я: Я не целую ее, а засасываю… Я не виноват, что ей всего 17 лет… Не волнуйся, я тебе дам потом попробовать…

В ресторане «Петрович» Эмманюэль Каррер ставит на стол бутылку водки. Я очень на него рассердился, это стоило мне страшной мигрени на следующее утро. Мы с Морисом Дантеком обжираемся красной икрой, завернутой в блины. Что удивительного в том, что автор «Детей Вавилона» чувствует себя как дома в Содоме и Гоморре! Антуан Галлимар[124] учит меня русскому языку: в ресторане, чтобы расплатиться, надо попросить «шьот», а «шьяс»[125] значит «сию минуту».

– Шьот шьяс! – восклицает он и платит за весь стол, за что ему большое спасибо. Оливье Рубинстен[126] объясняет мне, что можно посмотреть Москву, следуя по маршрутам «Мастера и Маргариты» Булгакова, типа как Дублин – по «Улиссу» Джойса. Когда эти романы станут никому не нужны (а это время уже не за горами), их можно будет использовать еще некоторое время в качестве туристических путеводителей – тоже дело. Продолжение рассказывать не буду, чтобы никого не выдать, но, поскольку мне вас жаль, я упомяну все-таки, что в Москве есть кафе «Пушкин», «Карма-бар», «Сафари Лодж» и «Night Flight» (на Тверской улице, это московские Елисейские Поля. Я нигде не видел такого количества худосочных корыстолюбиц: «Французы говорят, что я похожа на Кароль Буке, только лучше. А это кто, Кароль Буке?»).

Суббота

Иду вдоль Москвы-реки, грязной и безропотной, сжимая твою руку в своей. Когда мы целуемся на морозе минус двенадцать, мы рискуем примерзнуть друг к другу навсегда. Ничего плохого в этом не вижу. Бледные освещенные фасады в пьяной ночи – каждая ее секунда запечатлелась в моей памяти навечно. «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли – Москва», – писал Маяковский. Я наоборот. Москвичи зарабатывают в среднем 400 долларов в месяц: как им удается оплачивать GSM? Легко: они все левачат по ночам. Мы бродим по Патриаршим прудам. В начале «Мастера и Маргариты» Берлиоз, редактор толстого художественного журнала, встречает тут Дьявола, который предсказывает, что ему трамваем отрежет голову. Но нас на таком собачьем холоде ни один черт даже не окликнул. Я понимаю, почему у Булгакова действие романа происходит летом. По возвращении в отель секс становится вопросом биологического выживания.