Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу - [67]

.

Эти случаи показывают, что «неузнаваемость» августейших особ во время их путешествий была не только типологическим фольклорным клише, но и имела место в действительности. Вероятно, свою роль в этом играло низкое качество многочисленных изображений членов Российской императорской фамилии, а также то, что народные представления о высочайших особах далеко не всегда были верными. Так, крестьянин Кинешемского уезда Костромской губернии Власий Васильев, адресуя в 1863 г. свое прошение наследнику, обращался к нему по имени его отца: «Ваше императорское высочество великий князь Александр Николаевич!»{615}

Однако, как правило, цесаревича Николая Александровича быстро узнавали. Каждому хотелось увидеть царского сына, ведь, как уверяли спутников наследника в Чебоксарах, «цари к нам не ездят, только патреты доходят»{616}. Скопления людей нередко приводили к давке. «Москвичи любят делать опыты над упругостью ребер приезжих, – с неизменным юмором вспоминал Рихтер в 1866 г. в письме Б. Н. Чичерину. – Знаю это по опыту и удивляюсь, что уцелел»{617}. Тем не менее выражение народных чувств приятно поражало спутников наследника. «Не берусь описывать восторга и криков встречавших цесаревича, с каждым городом это увеличивается, так что скоро я не буду находить выражений, подходящих к действительности», – писал Рихтер в 1863 г. из Ярославля{618}.

Образ наследника, выведенный пером Рихтера, выглядел чрезвычайно привлекательно. Цесаревич Николай Александрович проявлял внимание к подданным своего отца и старался исполнять его наставления. Благодаря депутацию жителей Белозерска, писал Рихтер, «цесаревич внятно и громко отвечал, высказав, очень удачно, в немногих словах то, что ваше величество поручило цесаревичу говорить в подобных случаях»{619}. Великий князь проявлял сочувствие к тем, несчастью которых становился свидетелем, и нередко конфузился, посещая женские учебные заведения, что казалось естественным для молодого человека его возраста.

Обилие симпатичных черт в образе цесаревича, видимо, вынуждало автора журнала описывать их посредством передачи чужой речи. Так, Рихтер цитировал услышанный им разговор двух дам: «Ну, пойдем же, ведь ты видела его? Ну, он миленький, теперь пойдем спать»{620} и реплики женщин: «Приведет ли Бог его увидеть еще раз, дайте нам на него поглядеть»{621}. Особую роль играло одобрение народом действий наследника. В 1861 г. цесаревич спрыгнул в трюм баржи, «не дождавшись сходни». «Мне, – писал Рихтер, – удалось слышать лестный отзыв, вызванный этим подвигом: “Ишь ты, совсем не форсистый”»{622}. Довольный наследник писал императрице Марии Александровне: «“Не фарсистый в[еликий] князь” останется моим нижегородским почетным титулом, которым я вправе гордиться»{623}. Журнал Рихтера становился, таким образом, инструментом формирования самосознания цесаревича, который смотрел в журнал будто в зеркало и воспринимал себя через призму данных в журнале оценок. Это еще раз объясняет взятую Рихтером вольную тональность и старание избежать формализма в повествовании.

В современной исследовательской литературе описания августейших путешествий часто рассматриваются в качестве одной из форм репрезентации монархии{624}. Однако изучение бытования журналов Рихтера показывает, что в данном случае образ путешествовавшего наследника и встречавшей его России создавался в первую очередь не для широкой публики, а для членов Российской императорской фамилии. Отправившись в сентябре 1863 г. в путешествие по России, Александр II получил журнал Рихтера, а затем послал его великим князьям Александру и Владимиру Александровичам в летнюю императорскую резиденцию с карандашной надписью: «По прочтении положить на мой стол в кабинете в Ц[арском] С[еле]»{625}.

«С большим интересом читаем журнал Д. Б. и восхищаемся его красноречием», – писал великий князь Владимир Александрович старшему брату{626}. «Браво Рихтеру и его журналу», – восклицала императрица Мария Александровна{627}. Цесаревич же, как он писал матери в 1861 г., старался «составлять письма так, чтобы они, говоря во многом то же, что и журнал Рихтера, в то же самое время говорили еще и другое и представляли разнообразие»{628}. Впрочем, в 1863 г. наследник писал великому князю Александру Александровичу, что он и его спутники «набрались стольких впечатлений, видели так много любопытного, что рассказывать подробно и обстоятельно можно только в журнале, подобном журналу Д. Б.»{629}.

Обилие подробностей в журналах Рихтера имело и педагогическое значение. Воспитательные усилия состоявшего при наследнике полковника были направлены, в частности, на формирование у великого князя чувства долга и понимания собственных обязанностей. В конце путешествия 1861 г. Рихтер и попечитель наследника граф С. Г. Строганов «имели очень серьезный разговор» с цесаревичем и «выразили надежду, что он примется настоящим образом за работу в Царском Селе и что путешествие и неизбежное рассеяние не будут иметь влияния на занятия»{630}. Прочитав эти строки и зная, что их будет читать его отец, Великий князь Николай Александрович постарался оправдать надежды Рихтера, Строганова и, в конечном счете, Александра II, писавшего сыну: «Надеюсь, что путешествие твое послужит тебе в пользу для будущей