Романовы. От Михаила до Николая - [27]

Приговор предрешен. Никон объявлен лишенным не только патриаршества, но и священства. В монастырской церкви совершается обряд снятия сана.

— Почему обряд сей совершаете вы тайно, как воры? — спрашивает Никон. — Звали вы меня в патриархи при всем народе, отчего теперь в уголке спрятались?

Восточные патриархи, которым поручено снять с него клобук и панагию, не отвечают. Они продолжают свое дело, безмолвствуя.

— Жемчуга-то с клобука поделите меж собой, бродяги, — презрительно говорит Никон. — Придется вам от меня по несколько золотников.

Оба патриарха — люди серьезные. Они не любят полемики и сохраняют молчание. Свои «золотники» они подсчитают после.

Никона отправили в заточение в Ферапонтов монастырь. Архимандриту дан строгий приказ следить, чтобы Никон никаких писем не писал. Но и во время заточения, после приговора, царь пытается умилостивить грозного Никона, посылает ему деньги, меха, просит у него прощения и благословения. Но Никон отказывается принимать царские дары, отказывает и в благословении, говоря: «Будем ждать суда Божия».

Целые годы еще Никон хранит свою твердость и упорно отсылает назад дары, присланные царем. Но с течением времени заточение сламывает железный нрав Никона. Он изменяется до неузнаваемости. Этот большой человек не в силах жить мелкими интересами. Он рожден для огромных горизонтов. В болоте провинциального быта, в глухом монастыре он опускается до мелких дрязг, постоянных кляуз, пишет бесконечные жалобы на то, что царь послал ему рыбы, а вот яблочков и винограду, небось, не послал. Ослабев, он жадно принимает ныне все гостинцы царя, горько жалуется на малое количество сладостей, кляузничает, ссорится, но и до смерти не хочет расставаться со званием патриарха и только и делает, что вырезает свой титул на стенах, на стульях, на столбах, подписывается титулом патриарха на всех бумагах.

На что только не размениваются, как трагически гибнут крупные люди на Руси!

Глава V

Алексей Михайлович, хоть и без достаточных оснований, но совершенно серьезно считал себя кандидатом на польский престол и старался устроить придворную жизнь по заграничным образцам.

Русским послам за границей вменялось в обязанность описывать все порядки, придворные балы и спектакли. Дворянин Лихачев, отправленный в 1659 году к тосканскому герцогу, в своем донесении подробно описывает «комедию», которую он видел на придворном балу: «Объявились палаты, и, быв, палата вниз уйдет, и того было шесть перемен. И многие предивные молодцы и девицы выходят из занавеса в золоте и танцуют. И многие диковинки делали».

При Алексее Михайловиче, по его почину, впервые проникают в Россию первые проявления роскоши. Вместо прежних кибиток у царя, а за ним и у бояр появляются пышные кареты немецкой работы. Впервые появляются каменные дома вместо деревянных. Стены обивают золотыми кожами бельгийской работы. Появляется немецкая музыка и даже первые комедийные действа. Дотоле театр считался бесовской игрой, но Алексей добился у своего духовника разрешения на эту «богопротивную прелесть». Разрешение выдано ввиду примера, поданого византийским императором. И вот в 1762 году по случаю рождения царевича Петра царь издает указ «Учинить комедию».

Для заведования труппой выписан почему-то лютеранский пастор Грегори. Пьесы ставятся разнообразные: то веселые, то жалостливые. Библейские сюжеты соединены здесь с участием шутов, с балаганными, а часто и вовсе непристойными выходками. Дело пошло на лад. Уже через год у Грегори образовалось своеобразное общество: 26 молодых мещан прислано к пастору учиться комедиантскому делу. Вслед за этим вводится даже и балет. За отсутствием Айседоры Дункан балетные спектакли посвящены тому, как Артаксеркс велел повесить Амана.

Алексей Михайлович впервые надел на себя немецкое платье. В его время все очевиднее завязываются связи с Западной Европой, все явственней чувствуется влияние новой эпохи, те веяния, которые так резко, огнем и мечом, будут утверждаться при его сыне Петре.

Ехидный В. О. Ключевский говорит, что в «преобразовательном движении царь Алексей Михайлович занял неудобную позу: одной ногой крепко упирается в родную православную старину, а другую уже занес было за ее черту, да так и остался в этом нерешительном переходном положении». Когда всматриваешься в густой и крепкий — хоть топор вешай — быт эпохи Алексея Михайловича, поражаешься странной, уродливой смеси древнерусского с европейским.

В 1673 году шведский двор решил послать особое посольство к русскому двору, чтобы выяснить вопрос о возможности союза Швеции и России против Турции. Военный агент посольства, молодой артиллерийский капитан Пальмквист, вернувшись на родину, представил своему королю дневник о пребывании в России, и поныне хранящийся в шведском государственном архиве. К русским и вообще к России Пальмквист относился весьма неодобрительно. «Это нация недоверчивая, несговорчивая, робкая, но вместе с тем надменная, много о себе воображающая и с презрением относящаяся ко всему иностранному, — говорит Пальмквист. — Русские обладают необыкновенной физической силой, но крайне ленивы и охотнее всего предаются разгулу. Ничто не идет более к русскому характеру, как торговать, барышничать, обманывать. Потому что честность русского редко может устоять перед деньгами. Он так жаден, что считает всякую прибыль честной. Русский не имеет понятия о правдивости и видит во лжи только украшение».