Роман с призраком - [4]

— Что скажешь о моем маленьком домике? — спросила бабушка, когда тетя Элси с дядей Эдом ушли и мы расположились в гостиной. Она намазывала маслом ломтики хлеба, сложенные на тарелке, стоявшей у нее на коленях.

Я оглядела комнату: очень старая и громоздкая мебель, прокопченные стены с отслаивающейся краской, выцветшие фотографии на источенном червями серванте, книги в переплетах из черной кожи с тисненными золотом названиями, тяжелые бархатные шторы. Это была крохотная, захламленная гостиная викторианской эпохи. Видимо, для моей бабушки время давно остановилось.

— Эта комната, должно быть, много чего повидала на своем веку, — ответила я.

— Да, так оно и есть. Твой дядя Уильям все время уговаривает меня переехать в муниципальную квартиру. Но не хочется быть на иждивении у правительства, как многие в сегодняшней Англии. У меня есть свой домик, и я постараюсь сохранить его. Дядя постоянно твердит, что надо установить центральное отопление. А мы шестьдесят два года обходились каминами, и, думаю, сейчас не следует ничего менять.

— Неужели этому дому уже столько лет?

Несмотря на то что горел газовый обогреватель, встроенный в камин, я все же чувствовала, как в комнату проникает холод и гуляет по моей спине.

— Боже, подумать только! Вот сколько я живу здесь! Шестьдесят два года. Когда я вышла замуж за твоего дедушку, он привел меня сюда.

— Сколько лет этому дому?

— Его построили в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Значит, ему почти сто лет.

— Он когда-нибудь перестраивался?

— Да, скорее всего. Нам провели электричество, ты сама видишь. — Бабушка кончиком ножа достала из лежавшей у нее на коленях банки большой кусок какого-то ярко-желтого вещества. Этот кусок густо и плавно расплылся по хлебу. Бабушка отправила его в рот и вытерла руки о кофту. — А наверху у нас появился туалет. Случилось так, что на этой улице мы остались последними, кто все еще ходил в туалет во дворе. Так что мы попросили провести водопровод. Но ему сейчас уже много лет, и с ним надо обращаться осторожно. У нас есть еще ванная.

Дрожа от сырости и холода, выползавших, казалось, из всех щелей, и в то же время чувствуя, как от газового пламени согреваются мое лицо и ноги, я вообразила допотопную ванную комнату и решила, что больше всего мне здесь будет не хватать уютной квартиры в Лос-Анджелесе. В то время, как я задумалась об особенностях своего временного жилища и из вежливости старалась проглотить немного сладкого чаю, приготовленного бабушкой, начало происходить нечто странное. В комнату ворвался сквозняк, вызвав у меня озноб. Бабушка, видно, не заметила этого, потянулась к старому портативному радиоприемнику, стоявшему на столе рядом с ней, и включила его. Мне показалось, будто я услышала ее голос:

— Пора послушать мою любимую музыкальную программу.

Но я не была уверена, что эти слова произнесла бабушка, ибо она сидела спиной ко мне и ее голос прозвучал невнятно. Когда из миниатюрного радиоприемника зазвучали протяжные звуки волынок, меня охватила безудержная дрожь, такая сильная, что я чуть не разлила чай и не уронила тарелку на пол.

Испугавшись, бабушка обернулась.

— Похоже, ты замерзла! — Она с трудом поднялась. — Виноват этот чертов английский холод. А на тебе ничего нет, кроме тонкой калифорнийской одежды.

Я хотела было что-то возразить, но мои зубы начали стучать, рот стал дергаться, и с этим невозможно было справиться. Бабушка забрала у меня тарелку и чашку, поставила их на стол, затем прошаркала к дивану и взяла сложенное одеяло. Накрыв меня этим одеялом и подобрав его, она ласково сказала:

— Я люблю вздремнуть днем и часто кутаюсь в это одеяло. Оно из хорошей шотландской шести и отлично согревает.

— Б-боже, — произнесла я, стуча зубами, — я такого не ожидала…

И дрожь усилилась.

Холод витал не в воздухе. Я чувствовала, откуда он идет, и могла бы сказать бабушке, что ее одеяло не поможет. Холод шел изнутри, ледяное дыхание поднималось из глубины тела и вырывалось наружу. Лицо начало гореть, кожа стала теплой и сухой. Но я все равно тряслась от ужасного холода, который не отпускал меня. Вдруг до моего слуха донеслись едва различимые звуки пианино, будто играли где-то далеко-далеко. В льющиеся из радио громкие завывания шотландских волынок вклинилась до боли знакомая мелодия. Я взглянула на радио, затем на бабушку, которая снова начала мазать лимонный джем на хлеб. Пианино не умолкало, волынки почти заглушали его. Невозможно было понять, где играют. Складывалось впечатление, будто эти звуки долетают одновременно со всех сторон.

Спустя мгновение я вспомнила эту мелодию — «К Элизе» Бетховена. По тому, как она звучала, играла неловкая, неумелая рука. Некоторые отрывки повторялись снова и снова, как на уроке музыки, затем наступали заминки и паузы, когда пианист встречал трудные ноты. Казалось, будто играет ребенок.

— Бабуля… — произнесла я.

Бабушка мазала хлеб джемом и подносила его ко рту. Она мурлыкала под звуки волынок.

И тут я заметила еще кое-что: часы на каминной полке перестали тикать. Все вокруг наполнилось громкими звуками волынок, и где-то в глубине, словно в сказке, чьи-то неловкие пальцы исполняли пьесу Бетховена.