Роман роялиста времен революции - [66]

Но было ли счастьемъ вернуться къ жизни въ тѣ времена?

Ожить развѣ не значило вспомнить?

А воспоминанія о Лозаннѣ, гдѣ должна была скрываться жена Анри, были отравлены навсегда утраченнымъ прошлымъ. Уходили послѣднія надежды, такъ же какъ и послѣдніе золотые!

Что предстояло въ будущемъ?

Изъ арміи принцевъ получались самыя печальныя извѣстія. У каждаго былъ или братъ, или отецъ, или сынъ, среди тѣхъ несчастныхъ, которыхъ Брауншвейгская капитуляція въ долинахъ Шампани, превратила въ шатающихся по большимъ дорогамъ Бельгіи и Германіи. Они тащились подъ ливнемъ, который размывалъ красную землю и дѣлалъ изъ нея, до словамъ Гёте, кровяную грязь… "Когда они шли впередъ, за ними стояли точно цѣлыя болота крови. И въ такомъ же трудномъ положеніи, какъ нѣкогда солдаты фараона, они тонули въ красномъ морѣ" [75].

Эмиграція была побѣждена! Но для нея было вдвойнѣ тяжео признать себя побѣжденною "санкюлотами, которыхъ она собиралась привести къ порядку ударами кнута".

Въ особенности женщины, подъ вліяніемъ тщеславія, были неумолимо горды. Онѣ такъ задирали головы передъ пораженіемъ, какъ это въ пору было бы развѣ самой m-me де-Роганъ. Не желая приписывать совершеннымъ ошибкамъ свое униженіе, онѣ винили тѣхъ, кто былъ непричастенъ къ этимъ ошибкамъ.

M-me де-Блонэ, одна изъ первыхъ, испытала на себѣ вліяніе этой озлобленной среды. Затѣмъ оно коснулось и жены Анри. Въ умѣ ея поднялся точно туманъ, который застилалъ собою отвагу ея мужа.

Она видѣла, какъ Анри въ періодъ Національнаго Собранія боролся съ опасностью жизни. Отчего же его нѣтъ теперь тамъ, гдѣ идетъ борьба?..

И насталъ день, когда Анри замѣтилъ въ письмахъ жены, что она страдаетъ изъ-за его поведенія. Вотъ онъ результатъ его всей жизни, которую онъ считалъ безупречно честною."…Что сказать тебѣ?.. Какъ выразить тебѣ состояніе души моей при чтеніи твоего послѣдняго письма? Я никогда еще не испытывалъ подобнаго униженія… Въ каждой строкѣ твоей сквозитъ, что ты краснѣешь за все то, что сдѣлано мною, и чего не сдѣлано. И такъ я сталъ предметомъ порицаній той, чьей гордостью я хотѣлъ быть…

"…Наша любовь, скрѣпленная столькими слезами, неужели зависитъ отъ глупыхъ, несправедливыхъ толковъ?.. — вопрошалъ несчастный. — "…Неужели ты забыла все, что я вынесъ, чтобы остаться вѣрнымъ моему долгу?.. Пусть тѣ, которые нападаютъ на меня, скажутъ, что же сдѣлали они въ то время, какъ я безъ отдыха посвящалъ себя дѣлу, и послѣднія свои средства тратилъ еще этою зимою на служеніе принцамъ…

"Не во время покинувъ Францію, съ безумными идеями, подъ часъ преступными, большинство изъ нихъ разсчитывало, что этотъ отчаянный процессъ не продлится болѣе шести мѣсяцевъ.

"… Меня обвиняютъ въ томъ, что я отдыхаю въ Ліошѣ… Вѣдь я живу здѣсь вѣчно подъ кинжаломъ… Грустно видѣть, что тѣ, которые живутъ въ далекѣ отъ опасности, выдумываютъ себѣ романы героизма…"

Иронія есть насмѣшка, сквозь которую чувствуются слезы. Развѣ ихъ нѣтъ въ этихъ послѣднихъ строкахъ Анри:

"…Сила ихъ порицаній проникла до мозга моихъ костей!

"Но все, что замышляютъ эмигранты, безцѣльно. Безплодность ихъ усилій воскресить трупъ придаетъ тѣмъ, кто видитъ ясно, мужество прервать съ ними всякія сношенія".

"…Внѣ родины сохраняются химерическія надежды… разсчитываютъ вернуться завтра…

"Все это будетъ долго длиться. Вся Европа приметъ тутъ участіе".

IV.

Между тѣмъ пребываніе въ Лозаннѣ становилось все мучительнѣе для графини Вирье. Она не только наталкивалась на обидные намеки, но ей приходилось выносить грубости и рѣзкости отъ людей, которые отъ прикосновенія Революціи сами заражались.

Швейцарцы позабыли свое традиціонное гостепріимство по отношенію къ эмигрантамъ. Они были съ ними высокомѣрны, задорны, упрекали ихъ въ томъ, что они объѣдаютъ страну, и компрометтируютъ ее безповоротно передъ Франціею. Даже дѣти подвергались преслѣдованіямъ.

Каждый день приходилось видѣть m-me Вирье ея дѣтей, возвращавшихся въ слезахъ изъ той маленькой школы, куда она ихъ посылала.

M-lle Гортензія, одна изъ надзирательницъ, была къ нимъ немилосердна. Не разъ приходилось маленькому Аймону, несмотря на свои пять лѣтъ, раздѣлываться на улицѣ съ злыми ребятишками, которые обзывали его: "противный эмигрантъ!.. противный французъ!"

Во всякомъ человѣческомъ образѣ, каковъ бы онъ ни былъ, тогда слезами обливалась душа!

Какъ ни была тверда жена Анри въ своемъ личномъ страданіи, она не могла мириться съ страданіями своихъ дѣтей. "Я до такой степени была огорчена ихъ печалями, — пишетъ она, — что во всѣхъ письмахъ къ мужу умоляла его вернуть насъ во Францію*.

Но возвратиться во Францію, "когда аристократизмъ былъ написанъ на лицѣ", какъ сказалъ про m-me Вирье одинъ дофинскій патріотъ, было не легкимъ дѣломъ. А затѣмъ, не рисковала ли несчастная женщина повредить мужу въ Ліонѣ или по крайней мѣрѣ стать помѣхою въ его дѣйствіяхъ? Рѣшивъ, что пусть будетъ, что будетъ, Анри позволилъ ей пріѣхать къ нему. Съ помощью вѣрнаго человѣка ей удалось перебраться черезъ границу, но увы! для того, чтобы на другой же день по пріѣздѣ въ Ліонъ пожалѣть объ этомъ.

Изъ благоразумія пришлось разсовать дѣтей въ разныя руки. Маленькихъ дѣвочекъ поручили милосердію Божію и одной старухѣ, "mère Laferté", которую въ былое время удалось одолжить, а маленькій Аймонъ остался при матери въ маленькой комнаткѣ, близь церкви Saint-Jean.