Роман роялиста времен революции - [18]

Передъ Анри, точно живая, стояла его старая, суровая бабушка, маркиза де-Вирье. А жена его видѣла ее его глазами. Маркиза представлялась имъ въ своей комнатѣ, обтянутой фландрскими обоями съ занавѣсями изъ стариннаго камлота. Въ углу стояла ея большая кровать съ четырьмя колонками, обитая желтымъ сукномъ. Въ ногахъ этой большой кровати постель ея горничной.

У Анри разомъ воскресли въ памяти всѣ впечатлѣнія ранняго дѣтства. Ему казалось, онъ слышитъ исторію о Гаспардѣ де-Прюнье, которую столько разъ ему разсказывала бабушка.

Эта Гаспардъ была его прабабка, которая, во время оно, продала, "безъ всякаго уваженія къ своимъ феодальнымъ правамъ", старую башню.

За это портретъ этой святотатственной прабабки уже давно висѣлъ внизу въ залѣ перевернутымъ къ стѣнѣ. Съ нимъ было поступлено почти такъ же, какъ съ портретомъ Марино Фальеро въ Венеціи: тотъ завѣсили чернымъ флеромъ.

Вся гордость ея рода пробуждалась въ старой маркизѣ де-Вирье при воспомннаніи, что всѣ женщины ихъ рода имѣли право, наравнѣ съ царственными принцессами, поступать въ Chartreuse блаженной Сильвіи. Ей казалось, она слышитъ щелканье кнута почтаря, когда она въ первый разъ въѣхала во дворъ монастыря. Право это длилось съ давнихъ поръ. Для этого монастыря, построеннаго подлѣ ихъ владѣній, Вирье были уже въ 1000 году достославными благодѣтелями.

III.

И какой старинный былъ этотъ родъ, который Анри собирался демократизировать своей сантиментальностью! Подобно добродѣтели, чувство служило связью между старыми порядками и подготовлявшеюся революціею.

Занимались промышленностью, торговлею ради сантиментализма.

Маркизъ де-Лафайеттъ далъ свое имя для названія газа — газъ "маркизъ". Вилеруа основалъ въ Ссо фарфоровую фабрику. Съ тѣхъ поръ, какъ король заткнулъ себѣ однажды, на прогулкѣ, картофельный цвѣтокъ въ бутоньерку, масса людей, не имѣвшихъ понятія, какъ сѣется рожь, заговорили о земледѣліи.

Анри, въ свою очередь, мечталъ о разработкѣ съ промышленною цѣлью лингнита, котораго было много въ окрестности. Это было бы дешевое топливо для неимущихъ, и въ скоромъ будущемъ около Пюпетьера развелись бы заводы, которые обогатили бы всю эту мѣстность.

Самая курьезная иллюзія, входившая въ программу того времени, по выраженію одного умнаго человѣка, заключалась въ томъ, чтобы человѣческій родъ подчинялся всемъ фантазіямъ своихъ благодѣтелей.

Тѣмъ не менѣе, благодаря этимъ иллюзіямъ, первое время пребыванія Анри и его жены въ Пюпетьерѣ было самымъ счастливымъ въ ихъ жизни. Но эти счастливые дни быстро промчались. Быстрота, съ какою они промелькнули, не была ли единственнымъ доказательствомъ того, что это были счастливые дни?

И только тогда, когда счастье уже далеко, сознаешь, что оно было когда-то. Такъ точно случилось и съ Анри. Событія дня заставили его отложить задуманное предпріятіе до болѣе благопріятныхъ обстоятельствъ. Изъ промышленнаго центра, которымъ долженъ былъ явиться Пюпетьеръ, онъ превратился въ центръ политическаго дѣйствія.

Какъ только въ Дофинэ узнали о возвращеніи Вирье, люди, проникнутые однимъ и темъ же желаніемъ, однѣми и тѣми же мыслями и у которыхъ не было до сихъ поръ главы, всѣ сгруппировались около него. Тутъ былъ и графъ Моржъ, предсѣдатель въ Визиль, и маркизъ де-ла-Блашъ, котораго прославидъ процессъ съ Бомарше [18], маркизъ д'Агу, имя котораго такъ неразлучно съ первыми фазисами революціи, chevalier де-Мюрине, будущій ссыльный въ Синнамари, а также chevalier дю-Бушажъ, графъ д'Альбонъ, де-Шалеонъ и столько другихъ, жаждавшихъ борьбы и свободы. Но человѣкъ, который бывалъ чаще другихъ въ Пюпетьерѣ и котораго принимали лучше всѣхъ другихъ, былъ адвоватъ Мунье. Анри сознавалъ, что насталъ часъ, когда люди безъ имени отплатятъ тѣмъ, которые до сихъ поръ пользовались всѣмъ, благодаря имени.

Съ ихъ перваго и общаго увлеченія готовившимся обновленіемъ началась близость Анри съ Мунье, а съ ихъ общаго пораженія они стали близки, какъ братья. Мунье было въ то время 28 лѣтъ. Его отецъ занимался въ Греноблѣ торговлею. Мунье былъ настоящій огонь, но отнюдь не фанатикъ, какимъ сдѣлался Барнавъ. Въ то время это былъ еще безсознательный революціонеръ, пропитанный "Contrat Social", такой-же мечтатель, какъ Руссо, онъ собирался вложить всю душу въ служеніе блестящимъ идеямъ.

Лойяльность Мунье, даже когда онъ ошибался, была безусловна. Его личностъ можно опредѣлить такимъ образомъ: нѣчто въ родѣ политическаго алхимика, который думалъ, что нашелъ въ англійской конституціи философскій камень, и во что бы то ни стало рѣшилъ наградить имъ Францію.

И вотъ на этой-то почвѣ встрѣтились Вирье и Мунье. Скоро все стало общимъ у обоихъ пріятелей. Но прежде чѣмъ посвятить себя въ Парижѣ либеральной монархіи, въ Греноблѣ они оба были одинаково проникнуты благодарностью къ королю, "возстановителю ихъ правъ", и одинаковою независимостью по отношенію къ парламенту. Съ тѣхъ поръ, какъ ихъ надежды осуществились въ столъ желанной формѣ, въ собраніи, парламентъ для нихъ обоихъ превратился въ лошадь — подмогу, которую можно было отпрячь, потому что она добралась до вершины косогора. Благодаря ихъ вліянію и несмотря на оппозицію парламента, первое подготовительное собраніе трехъ сословій состоялось въ Греноблѣ.