Роман роялиста времен революции - [11]

Каліостро овладѣлъ его мошною и жилъ на его счетъ, овладѣлъ его душою и эксплоатировалъ его пороки, злобы, честолюбіе, тщеславіе, слабости. Вотъ что писалъ кардиналъ съ m-me де-ла-Моттъ о Каліостро: "Это одинъ изъ самыхъ великихъ людей… Каліостро самъ Богъ…"

И въ то время, какъ этотъ вымышленный богъ вызывалъ "за ширмою" образъ королевы Франціи, этотъ "вѣроломный священникъ" лобызалъ руки своего обольстителя… ползалъ у его ногъ… Священникъ вышелъ сухъ изъ воды. Остальное извѣстно.

Плутни кардинала, мошенничество m-me де-ла-Моттъ, невинность королевы были очевидны. Но надо было, чтобы осталось хоть что нибудь отъ клеветы. Это было нужно для враговъ церкви, для враговъ престола.

Вирье обратился къ министру Бретель: "Если даже мнѣ угрожаетъ Бастилія, скажите мнѣ, извѣстно ли вамъ, что дѣлается въ масонскихъ ложахъ, и приняты ли вами мѣры къ огражденію отъ возможной опасности?"

Но онъ напалъ на человѣка, для котораго было безразлично, что бы ни творилось. Бретель, несмотря на свою ненависть къ кардиналу, по легкомыслію далъ ему время сжечь свои бумаги и опять-таки по недальновидности далъ время сектантамъ интриговать и дѣйствовать.

— Будьте спокойны, — отвѣтилъ онъ:- въ Бастилію вы не попадете, а масоны не потревожатъ государства… [9].

Пока министръ такъ увѣренно успокоивалъ Вирье, кардиналъ, несмотря на протесты изъ Рима, былъ отнятъ у своихъ естественныхъ судей. Его процессъ разбирался въ парламентѣ, который былъ подкупленъ ненавистью и развратомъ [10]. Послѣдовало постыдное оправданіе кардинала.

Взгляните на этихъ вѣроломныхъ судей: это — инсургенты завтрашняго дня. Взгляните на этотъ народъ, который рукоплещетъ униженію королевскаго достоинства: завтра онъ будетъ рукоплескать казни короля.

А теперь взгляните на того, кто затѣялъ весь этотъ ужасный прологъ революціи.

Вотъ онъ у окна, въ улицѣ St.-Claude au Marais. Онъ точно въ рамѣ изъ свѣчей, съ рукой на сердцѣ, онъ улыбается толпѣ, которая радостно привѣтствуетъ его. Это — Каліостро. Онъ раздѣляетъ популярность кардинала. Когда ихъ везли изъ Бастиліи, народъ распрягалъ лошадей изъ экипажа!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Каліостро имѣлъ основаніе гордиться. Масонство одержало первую побѣду, и такую рѣшительную, что отнынѣ секта могла сбросить съ себя маску.

III.

Процессъ Ожерелья порядочно встряхнулъ такъ называемое "древо идей". Но никто еще не предполагалъ, чтобы упавшіе съ него плоды были отравленными. Самыя поразительныя событія не принимались ни за какое указаніе.

Въ то время при m-me де-Роганъ находилась одна совсѣмъ молоденькая женщина, рожденная Шабо, воспитанная ею и выданная замужъ за дворянина изъ якобинцевъ — виконта де-Валь. Для герцогини m-me де-Валь и m-me де-Вирье были какъ двѣ дочери. Онѣ любили другъ друга, какъ сестры, и въ отсутствіе мужей вели совершенно общую жизнь.

Однажды, когда Валь былъ въ отсутствіи въ St.-Mandé, пришло письмо на его имя. Письмо было странное по формѣ, все въ иностранныхъ маркахъ и въ какихъ-то удивительныхъ печатяхъ.

Точно предчувствуя что-то недоброе, m-me де-Вирье, по словамъ ея дочери, не могла оторвать глазъ отъ этого письма, воткнутаго за зеркало ея пріятельницы.

Когда Валь вернулся, ему передали письмо. Повидимому, оно взволновало его. Но сейчасъ же, овладѣвъ собою, онъ сказалъ женѣ, что ему предстоитъ одно важное свиданіе въ Фонтенебло.

Тамъ его ожидало нѣсколько неизвѣстныхъ лицъ. Хотя они говорили поперемѣнно то по французски, то по англійски, темъ не менѣе не могло быть сомнѣнія на счетъ ихъ національности: это были нѣмцы. По пріѣздѣ виконта де-Валь всѣ сѣли за столъ. Обѣдъ былъ шумный, поднялся горячій споръ, затѣмъ всѣ отправились въ лѣсъ, откуда никто не вернулся.

Черезъ четыре дня кучеръ де-Валь, которому надоѣло ждать своего барина, вернулся въ St.-Mandé съ единственнымъ указаніемъ — томомъ Руссо, найденнымъ подъ подушкою кареты, и въ немъ была отмѣчена глава о самоубійствѣ… Никто не видалъ болѣе таинственныхъ посѣтителей.

Но вотъ черезъ три недѣли собаки сторожа дорылись въ сухихъ листьяхъ до трупа, котораго такъ напрасно искали вездѣ. Онъ держалъ пистолетъ и былъ завернутъ въ шинель. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Волненіе несчастнаго Валя при полученіи злополучнаго письма, его ссора съ этими неизвѣстными пріѣзжими, зарытіе трупа отклоняли всякую мысль о возможности самоубійства. Тутъ было несомнѣнное преступленіе. У всѣхъ сложилось убѣжденіе, что оно было совершено тайнымъ нѣмецкимъ обществомъ, вѣроятно, оно являлось искупленіемъ за измѣну.

Съ тѣхъ поръ окружающіе Анри стали страшиться для него участи несчастнаго Валя. Онъ тоже со времени своего возвращенія изъ Вильгельмсбада бывалъ часто задумчивъ и печаленъ безъ всякой видимой причины. Его разговоры съ Бретель, съ Гилье, вызывали не мало толковъ. Быть-можетъ, эхо ихъ донеслось и до Германіи — почемъ знать? Это "быть можетъ" тяготѣло надъ его женою. Ее не покидала мысль о несчастіи, пережитомъ ея пріятельницею. Она не знала, къ кому обратиться, кто бы разсѣялъ ея опасенія. Анри назвалъ бы это ребячествомъ, она какъ-то разъ попробовала было заговорить о томъ, что ее тревожило, m-me де-Роганъ сдѣлала видъ, что не слышитъ.