Роман одного спаги - [12]
Иногда вдоль дороги встречаются огромные, скрюченные в предсмертных судорогах трупы верблюдов, утопающие в почерневшей зловонной жиже.
И кажется, будто они улыбаются яркому свету луны, бесстыдно выставив напоказ истерзанные стервятниками бока, безобразные потроха.
Время от времени в могильной тишине раздается крик болотной птицы.
Изредка попадается баобаб, словно мертвый мадрепоровый коралл,[35] раскинувший в неподвижной пустоте огромные ветви, и луна с поразительной четкостью очерчивает жесткие контуры мастодонта, создавая впечатление чего-то неживого, застывшего и холодного.
Меж гладких, точно отполированных веток виднеются черные массы: целые семейства стервятников доверчиво погрузились тут в тяжелый сон; с апломбом птиц-идолов они самоуверенно подпускают к себе Жана. А луна расцвечивает голубыми металлическими бликами их большие сложенные крылья.
И Жан не может надивиться впервые увиденной глубокой ночью сокровенной жизнью этой страны.
В два часа начинается необычный концерт, кажется, будто собаки воют на луну, только звуки более дикие, непривычные и до жути странные. Ночами в Сен-Луи, когда ветер дул с кладбища, Жану вроде бы доводилось издалека слышать подобные стоны. Но в этот вечер заунывный концерт звучал совсем рядом, в зарослях: к жалобному повизгиванию шакалов примешивался пронзительный, резкий скулеж гиен. Верно, шла баталия между двумя бродячими сворами за право ободрать мертвых верблюдов.
– Что это? – спросил Жан у чернокожего спаги. Быть может, то было предчувствие: им вдруг овладел панический ужас. Все происходило совсем рядом, в зарослях, и доносившиеся звуки вызывали дрожь, волосы на голове вставали дыбом.
– Тех, кто умер, – отвечал Ньяор-фалл, подкрепляя свои слова выразительными жестами, – тех, кто умер и остался лежать на земле, эти твари разыскивают, чтобы съесть…
На слове съесть он сделал вид, будто впивается в свою черную руку мелкими белыми зубами.
Жан понял и задрожал. С тех пор, заслышав ночью зловещий концерт, он каждый раз вспоминал чересчур наглядное объяснение Ньяора и, хотя средь бела дня мало чего боялся, при этих звуках вздрагивал и холодел, объятый неясным, но жутким страхом, столь свойственным суеверным горцам.
Вой стихает, теряется в отдалении, потом снова возникает, но более приглушенный, где-то на другом краю горизонта, затем угасает, и все опять погружается в молчание.
С приближением рассвета белые испарения над стоячими водами сгущаются, промозглая болотная сырость пронизывает до костей, тело коченеет. Холод в этой стране вызывает странное ощущение. Выпадает роса. Луна постепенно клонится к западу, меркнет и вовсе гаснет. Чувство одиночества сжимает сердце.
Но вот наконец на горизонте появляются соломенные крыши: деревня Дьяламбан, где под утро должны стать лагерем спаги.
XXV
Край, расстилавшийся вокруг лагеря Дьяламбан, был пустынен: обширные застойные топи без конца и края либо бесплодные песчаные равнины, где произрастали лишь чахлые мимозы.
С ружьем на плече Жан подолгу бродил в одиночестве: охотился или предавался мечтам – все тем же смутным грезам горца.
Любил он также подниматься на пироге к верховьям желтоводной реки или углубляться в лабиринт многочисленных притоков Сенегала.
И всюду, насколько хватал глаз, – разомлевшие от жары дремотные воды болот, берега, где предательская земля уходит из-под ног человека.
Белые цапли важно разгуливали средь поражавшей однообразием влажной зелени мангровых деревьев; большие ящерицы скользили по илу; гигантские кувшинки-нимфеи, белые и розоватые цветы лотоса раскрывались навстречу лучам тропического солнца, радуя своей красотой крокодилов и парящих над водой хищных птиц.
Жан Пейраль начинал любить эту страну.
XXVI
Наступил месяц май.
Спаги весело собирали свое имущество. С воодушевлением складывали палатки и снаряжение. Они возвращались в Сен-Луи, чтобы опять поселиться в большой, заново оштукатуренной белой казарме и приобщиться к привычным удовольствиям: мулаткам и абсенту.
Месяц май! У нас во Франции это чудный месяц зелени и цветов! Но в унылых окрестностях Дьяламбана ничто не зазеленело. Деревья и травы, не уходившие корнями в желтую воду болот, оставались поблекшими, сухими и безжизненными. За полгода с неба не упало ни капли дождя, и земля изнывала от жажды.
Между тем температура неуклонно повышалась, постоянные сильные ветры по вечерам прекратились, приближался сезон дождей, время знойной духоты и ливней, тот самый сезон, наступления которого европейцы в Сенегале каждый год ожидают с ужасом, ибо он приносит лихорадку, анемию, а зачастую и смерть.
Однако надо пожить в стране жажды, чтобы понять всю сладость первого дождя и то счастье, которое испытываешь, промокнув до нитки под крупными каплями первого грозового ливня.
А первый смерч!.. В застывшем, свинцовом небе, у самого горизонта возникает своего рода небесное знамение, встает вдруг что-то вроде купола, который разрастается и ширится, устремляясь вверх, принимая необычные, устрашающие формы. Похоже на извержение гигантского вулкана, взрыв всего мироздания. На небе появляются огромные арки, накладываясь друг на друга; неустанно вздымаются тяжелые, непроницаемые массы, напоминающие каменные своды, готовые вот-вот обрушиться, и вся эта громада, пронизанная тусклыми, металлическими отблесками – зеленоватыми или медными, – неуклонно растет и поднимается.
