Роман межгорья - [21]

«Святое материнство»!

Заботиться о «святом материнстве» ее муж советует чужим женам, наверное и узбечкам. И в этом почувствовала она какую-то злую иронию.

В этот день и произошло то, что давно уже должно было случиться.

Мухтаров раньше обычного вышел в парк, на островок. Он должен был уехать в Чадак на второй или на третий день после решения бюро. Ему надо было побеседовать с новыми инженерами, договориться о помещении для конторы строительства в Уч-Каргале. Инженеры пока еще находились в Ташкенте, в Коканде, в Урсатьевской. Он помнил и о том, что должен посетить Синявина, но все откладывал эту поездку, рассчитывая проехать туда из Чадака, а пока еще решил посоветоваться, поразмыслить. Думая об инженере, Саид-Али совсем позабыл о Любови Прохоровне. Он шел медленно, наслаждаясь прохладой в тени густых тополей, и вдруг встретил молодую женщину.

Он смутился, но встрече был рад. Крепко пожав друг другу руки, они некоторое время стояли молча. Любовь Прохоровна, не выпуская руки Мухтарова, глядела на него восторженно и удивленно.

Саид-Али любовался ее лицом, зардевшимся, как у девушки, разрешившей юноше впервые прикоснуться к своей руке. «Она так красива!» — думал он, предчувствуя, что впредь не сможет довольствоваться такими случайными встречами с Любовью Прохоровной. В его руках — ее нежные пальчики. Он чувствовал, как ускоренно пульсирует кровь, трепещет женское сердце! Это — «чужая жена» и прекрасная женщина. Молодая, чуть загоревшая под лучами благодатного восточного солнца, стройная и нежная, со звонким, точно музыка, смехом…

Саид встретил ее у входа в парк. Сначала они шли молча по островку, между тополями. Потом Саид заговорил:

— Любовь Прохоровна! Простите мне некоторую навязчивость. Я хочу поделиться с вами одной своей мыслью, собственно…

— Значит, до сих пор вы делились только чужими? — спросила она и, заметив решительный взгляд Саида, догадалась, о чем будет речь. Она почувствовала, что краснеет, выдавая тем самым свою радость, и поэтому поспешила ответить на свой же вопрос:

— Все мы век живем и большую часть учимся, чтобы в конце концов уметь толково высказывать чужие мысли, позаимствованные банальности… — И не договорив этой фразы, она решительно переменила тему: — Слыхали вы о новом строительстве в Уч-Каргале, в Голодной степи? Интересная перспектива.

— Слыхал, Любовь Прохоровна. Да, перспектива величественная!..

— Ну?

— Не об этом намерен я говорить с вами сейчас. — И он перевел дух. — О строительстве поговорим в другой раз. С той минуты, когда я встретил вас, со мной творится что-то неладное.

— Разве только с вами, Саид? А со мной, с другими? Кажется, что раньше жилось лучше, взять хотя бы и меня, когда я жила с родными…

Жена врача уклоняется от разговора, не отвечает ему!.. Поймав ее испуганный взгляд и поняв ход Любови Прохоровны, Мухтаров твердо сказал:

— Мы не должны больше встречаться с вами, Любовь Прохоровна, чтобы тратить время на банальные разговоры! Я теряю голову…

— Теряете голову? — спросила она, улыбаясь счастливо и испуганно.

— Вам хорошо известны мои чувства к вам. Давайте прекратим игру. Будем говорить прямо и откровенно, сделаем все выводы.

«Больше спокойствия, Любовь Прохоровна, крепись!» Едва владея собой, она задала ему вопрос, потому что молчать в такую минуту не могла:

— То есть какие?

Мухтаров вспомнил слова Лодыженко, решимость вдруг овладела им. Надо доказать другу, что Саид-Али с ним согласен… Он почувствовал, что краснеет. Это разозлило его… Казалось, обо всем уже было сказано, а Любовь Прохоровна еще спрашивает! Ответ мог вырваться сам. И тогда уже невозможно будет сохранить благоразумие!.. Будто весь мир знал об этой минуте и хотел помочь влюбленным — возле них в намаджанском парке не было ни души. Им не мешали. Она хотела произнести какие-то слова, еще проверить стоящего перед ней человека. И только тогда говорить с ним откровенно. Но сказать об этом ей не пришлось.

Она закрыла глаза и, охваченная невыразимым счастьем, почувствовала, что ее жизнь рушится. Мир перестал существовать для нее таким, каким он был мгновение тому назад.

Саид оторвался от ее губ, красный и пылающий.

Лишь тогда охватил ее гнев. Неожиданно для себя самой она произнесла:

— Вы… вы больше не посмеете! У меня муж… Кто вам дал право? Я вам не байская служанка! Оставьте меня! Мы с вами… — Она понимала, что говорит заученные слова, а не те, что подсказывало ей сердце. Слезы прервали эту горячую, бессвязную речь.

Ах, слезы, слезы! Запоздалый помощник, свидетель бессилия и позора. Следовало ли ей это говорить? Нужно ли вообще говорить в такие минуты? Пристыдить можно было и после и сразу же простить. Ведь вокруг не было ни одного свидетеля, который достойно оценил бы добродетель замужней женщины! Она готова была проклинать себя за неискренние, подсказанные ей воспитанием, ненужные слова!..

А теперь… Не вернешь его. Ей хотелось, чтобы он не поверил словам…

Он усадил ее на скамью, отступил назад и сказал:

— Не сердитесь, простите. Я действительно… Прощайте! — И, покорившись ее воле, ушел… Значит, он послушался ее, согласился с тем, что ей надо забыть?