Роман Флобера - [35]

– Слушай, не могу все-таки понять, каким образом ты ее, ну, облагораживаешь?

– Сам не пойму. За последние пару месяцев два раза ходили в Третьяковскую галерею. В старое здание, в Лаврушинском, и на Крымский вал. Знаешь, как она обливалась горючими слезами перед Репиным с Иваном Грозным, тюкнувшим сына Ивана, и перед васнецовскими Аленушкой и братцем Иванушкой? Ну, там, где он рвется в козленочки. Представить не сможешь.

– Значит, действует, ха, волшебная сила искусства? – Игорь откровенно веселился.

– Да кто его знает. Она в целом совершенно не дура. Удивительно, но она даже не матерится. Однажды я болтал с одним мужиком, ну, в ее присутствии, и у меня проскользнуло слово «перлюстрация»! Ну, обычное ученое слово, там, проверка корреспонденции и все такое. Так вот, она встала и вышла. Видимо, посчитала его верхом разврата и крайне неприличным!

Кстати, насчет Третьяковки. Знаешь, совершенно неожиданную реакцию у нее вызвал «Черный квадрат». Пока я ей втюхивал что-то про Малевича, она смущенно прыскала, краснела, бледнела, на секунду отворачивалась, закрывала глаза ладошкой, опять прыскала, но все равно продолжала рассматривать картину. Такое ощущение, что я ей показываю не всем надоевший холст, а как минимум жесткую немецкую порнуху с участием, ну-у, покойного Фрейда и танзанийской зебры! Если рассуждать по Фрейду, отчего девочка так конфузилась и стеснялась, то маразм Малевича должен был бы нести какие-нибудь фаллические намеки. А «Черный квадрат» на что может намекать? Ну, максимум при богатой фантазии его можно принять за задницу. Негра.

– Ладно, ладно, не плачь, ну ты-то ей хоть периодически впердоливаешь?

– Да ты чего?! Это же какой-то инцест получается! Она же для меня теперь то ли дочка, то внучка, то ли сестра. Незаконнорожденная. Вот в цирке были два раза, это – пожалуйста. В парке Горького – на колесе обозрения. На Останкинской телебашне. В консерватории – на Шумане. Всякие презентации, вернисажи, выставки – без счета. Жалко ее. У нее, считай, детства-то не было. Чего она в жизни видела, кроме прополки картошки и чужих пиписек?! Сам не знаю, с какого перепугу я стал такой чувствительный. Думаю, от многолетнего пьянства нервная система ёкнулась к чертям и тянет меня на всякие сентиментальные маразмы!

Да, вот вчера ходили в Дом музыки. На «Евгения Онегина». Какая-то провинциальная труппа гастролировала. Первый акт закончился, она такая взбаломошная, в буфет, прыжками. Глаза дикие, эклеры в рот пихает и, припрыгивая, лопочет: «Здорово! Коля, миленький, умоляю, не рассказывай, что там дальше будет! Жуть, как интересно!»

Пиндец! По-другому не скажешь.

– Да-а, Коль, по-моему, тебе явно надо жениться.

– На ней, что ли?! На Веронике?! Я, конечно, дебил, но не до такой же степени! – Я закурил сигарету.

– Ну почему обязательно на ней… Мало баб, что ли?

– Да кому я нужен? Во-первых, я уже старый пердун. Потом у меня тараканов в голове больше, чем в лесах муравьедов. Южноамериканских лесах, конечно. Не-е, на своей личной жизни я уже написал жирное матерное слово.

– А как Маринка Голикова, любовь твоя бывшая?

– Игорь, это вообще отдельная песнь песней. Звонит почти ежедневно. Беспокоится, пьяный ли я, трезвый. Бред! Мы же давно не имеем ни малейшего отношения друг к другу! Да, любил я ее, правда. Но не сложилось! Вышла замуж. И живет, как она мне вдалбливает ежесекундно, счастливо и преотлично! И все время спрашивает про Веронику! Если это ревность, то какая-то маразматическая. Глупость бабская! Вроде бы мужик уже давно не твой, а все равно жалко отдавать какой-то другой бабе. Тем более Веронике! Вот сегодня приезжала. И обиделась. Не хотела она, видите ли, лицезреть Веронику! Открытку с мишкой привезла!

– Каким мишкой?! – фыркнул Петров после очередной рюмашки.

– Хорошим мишкой. С бантиком! – продолжал ныть я. – А у меня что, в конце концов, какие-то обязательства перед ней есть?! Это жена, любовница?! Что она мне спокойно жить-то не дает?

– На, лучше выжри. – Игорь набуравил водки. – И успокойся. Что ты вообще в этой Маринке нашел?! Она же ну совсем ничего особенного, ничего жопораздирающего, ну, категорически баба-то совершенно типовая, как многоэтажки в Бутове!

– Ничего ты не понимаешь! Она удивительная. Наверное. И восхитительная. Очень может быть. Ох, как ты не прав! – маятником качал головой я. – Она как раз именно жопораздирающая! Сильно раздирающая.

Мой мозг, шалун, сразу нарисовал мне картинку раздирающей себе зад женщины, причем не абы какой, а именно Голиковой. И от ужаса промелькнувшего образа я отрубился.

Я проснулся ночью. Было тихо. Никого уже не было. На столе посредине комнаты высились горки вымытой посуды. Наверное, Вероника помыла. Кстати, куда она сама-то делась, они же с Васькой зайцев репетировали? Да ладно. Голова, видимо, еще спала, поэтому не болела. Какой-то странный и сумбурный день рождения получился. Чего-то не хватало. Или кого-то. Как-то не было легкости полета. И наверное, уже не будет. Но начинать грустить было рано и глупо. Тем более что по православным календарям у меня сегодня именины. Я сидел, объятый сереющим утром, тупо качал ногой и наливался остатками маринкиного вискаря «Лафройг». Который, что бы мне ни говорили всякие эстеты и гомосексуалисты, воняет никаким не соленым бризом Северного моря! А чисто конкретно гадкой мазью для натирки лыж из далекого, далекого советского детства!