Роман-царевич - [26]

— Так что же вы от меня хотите?

— Да насчет некоторых деталей. Меня и во Флорентии детали смущают. А вы, например, к папаше под благословение подходите. Флорентий — нет.

— Что же вас тут смущает? Считаю нужным — и подхожу. Разве я не свободен?

— Но Флорентий же ваш друг. И курсы эти… беседы, ваши же? Флорентий так о вас говорит… Впрочем, он ничего не говорит, он только отзывается о вас… Ну, словом, неужели вы в церковь веруете?

Роман Иванович пожал плечами и ускорил шаги.

— А это длинный разговор, и лучше его не начинать. С Флорентием как-нибудь потолкуйте. Удивляюсь: дружите с ним, а между тем ничего толком он вам не объясняет…

Геннадию почудилась легкая насмешка в последних словах. Он думал обидеться, но как-то не посмел. Невольная почтительность и даже робость перед Сменцевым связывали его; он злился и раздражался на себя, но ничего не мог поделать. Относительно того, что «папашку-то Сменцев за нос водит», Геннадий не сомневался и этому сочувствовал. «Однако же слишком хитер, и что за иеромонах приедет и зачем, не разберешь».

Когда уже подошли к самой калитке, Геннадий сделал новое усилие победить робость и проговорил, ни к селу, впрочем, ни к городу:

— Всякая общественная пропаганда должна иметь ясную общественную идею. Самую ясную и определенную. И вот, собственно, идея-то ваша… То есть я хочу сказать, что она не совершенно ясна…

— Вам, может быть, рано? — тихо и осторожно сказал Роман Иванович, пропуская Геннадия вперед и запирая калитку.

— Что это — рано?

— Да вот… насчет ясности общественных идей. Вы на втором курсе… Надо заботиться о том, чтобы к окончанию университета у вас были ясные общественные идеи; не превратились бы в ясные идеи… обывательские.

— Как вы можете?.. — вскипел Геннадий, но осекся: они были уже во дворе, в двух шагах от флигеля. А на крыльце флигеля, на ступеньках, сидел Флорентий и что-то с жаром, но не громко, говорил стоявшим подле него людям.

Погода начинала разгуливаться. Бледное, точно заплаканное солнце то и дело вылезало в прорывы туч, бледно золотя короткую, обшмыганную, еще мокрую травку, которой зарос двор.

— Геннадий, здравствуй! — весело сказал Флорентий. — Пройди, коли хочешь, в комнату, подожди. А ты, Роман, узнаешь? Это все наши, пчелиные. Дедушка Акимыч, он с богомолья только вернулся.

— Ты Мишин дедушка? — ласково спросил Сменцев.

— Его, его, а это, вон, тоже внучка моя, сестра Михалкина. А это, вот, зять мой. Флорентий Власыч наказывал, как, мол, с богомолья вернется, так пусть побывает.

Старик был крепкий, бодрый, даже не вовсе белый, а только с сединой в курчавой бороде.

— Ему бы работать, а он, ишь, в такое время на богомолье поплелся, — сказал Тимофей, зять, тоже крепкий мужик, веселый, молодой.

— Много, много в дому работников без меня, — подхватил дед. — А что ж, коли так назначили? По сроку народ и двинулся.

Круглолицая девушка, статная, с бойкими карими глазами, засмеялась и тотчас же прикрыла рот кончиком платка.

— И чего ходил? Ноги только стер. Ведь сказывал тебе, небось, Флорентий Власыч, вперед сказывал… Да и Митька с Заречного…

— Мало што. А ты, шустрая, гляди! Я-те не погляжу, что ученая. С дедом спорится. Спрашивали ее.

— Нет, Ленуся у нас умница, — заступился Флорентий. — А что, Ленуся, свадьба-то как? Не иначе, что ль? Митя нынче хотел…

— Не ко время, — отрезала девушка. — Нехай еще погуляет. Крутиться-то не ко время.

Дед покачал головой. Внучку любил, даже баловником считался, однако «шустрость» ее сильно не одобрял. Семья, впрочем, была дружная; большая и с достатком. У Лены был жених в Заречном, — Дмитро из малороссов. Невесту он звал Олеся, но она этого не любила и сама кликала его Митькой. В дом Дмитрия взять было нельзя, и со свадьбой все тянули: «очень уж неохота мне в Заречное», говорила капризная Ленка.

— Ладно, выдадим, не посмотрим, — сказал добродушно Тимофей.

Третий мужик, стоявший справа, поодаль от Жуковых, имел вид немножко особенный; не то он чище, аккуратнее был одет, не то в лице его меньше простоты было, чем у Тимофея, например, и больше достоинства. Лицо еще молодое, светлая, недлинная борода.

— Иван Мосеич, ты бы тоже в горницу, что ли, зашел, — обратился к нему Флорентий. — Или садитесь все на крылечке, чего стоять-то?

Иван Мосеич поглядел на Сменцева.

— Да я и в другое время, — произнес он негромко. — Павел-то Акимыч не станут при нас про богомолье рассказывать, — прибавил он, усмехнувшись.

— Чего не стану? Чего мне? Я Флорентию Власьичу рассказываю. А ты хоть слушай, хоть не слушай. Это у вас тайности, ну ваше и дело.

— Напрасно ты, Павел Акимыч, — кротко возразил мужик. — Сам знаешь, несправедливо. Какие у нас тайности? Не за горами живем.

— Ну ладно, ладно, — вступился Флорентий. — Сидеть, так садитесь, а ты, Ленушка, пойди к Мише, самоварчик наладьте, сюда пусть на крыльцо и притащит; тесновато, да в комнате еще тесней. Погода вон совсем разгулялась.

Жуковы уселись на левом широком выступе крыльца. Тут же примостился и Геннадий. Отдельно, направо, сел Иван Мосеич.

Пройдя по ступенькам наверх, мимо Флорентия, Сменцев направился в комнаты. Скоро вышел опять, но остался у самых дверей, под крылечным навесом.