Роль, заметная на экране - [44]

Анна Николаевна вспыхнула.

— Я же объясняла вам, что Рая будет танцевать в другой раз… — Она повернулась ко мне и подчеркнуто спокойно спросила: — Ты недовольна? Хочешь, чтобы из-за тебя потерялась выразительность всей сцены?

Что я могла ответить? Мне казалось, что все понимают фальшивость ее вопроса и Евгений Данилович запротестует. Но он молчал. Все смотрели на меня испытующе. Вдруг мне стало ясно, что моего ответа ждут другие еще больше, чем сама Анна Николаевна. На площадке стало так тихо, что толстый черный уж с зеленовато-желтыми щеками, неторопливо извиваясь, пересек около меня край площадки и скользнул вниз, к озеру.

— Значит, ты недовольна? — повторила Анна Николаевна.

Если бы наши самые горячие желания сбывались, то Настил из досок, фанеры и брезента под моими ногами должен был бы рухнуть, и я вместе со скалой из папье-маше скатилась бы по откосу вслед за ужом. Я не знала, куда деваться от стыда за эту фальшивую игру, в которую была втянута. У меня не было сил подтвердить удовлетворение своей ролью, которого ждала от меня Анна Николаевна.

— Напрасно вы учинили этот допрос! — вступил в разговор Евгений Данилович. — Не она, а я протестую против примитивности ее танцев. Она топчется на месте. Здесь, на скале, это не соответствует ее состоянию.

— Я другого мнения! — отрезала Анна Николаевна.

— Все же давайте подумаем, — миролюбиво предложил он. — Невеста привыкла к просторам. Все ее движения должны быть шире.

Анна Николаевна хотела что-то возразить, но Евгений Данилович предупреждающе поднял руку и сказал:

— Перед репетицией Рая великолепно прыгала, чтобы согреться. В полете она кажется почти невесомой, как птица… Прыжки надо обязательно включить в ее танцы…

— Вы считаете себя вправе разбираться в балетной технике? — возмущенно воскликнула Анна Николаевна, но слезы вдруг хлынули из ее глаз, и она закрыла лицо руками.

Я только покачала головой, вспомнив слова бабушки:

«У Анны слезы живут на уровне нижних век. Как она голову наклонит, они и проливаются…»

Мы с «камышами» уселись, скрестив ноги, на «скале» и наблюдали, как Мая отпаивала ее водой. Вадим тоже подошел к ней и осуждающе взглянул на меня. Но я встретила его взгляд без всякого ощущения вины.

Анна Николаевна плакала долго.

— Хорошо, что колхозные ребята и девушки уже ушли на работу, — сказала мне розовощекая Роза, сидевшая рядом. — Стыд какой!

— Они подняли бы всех нас на смех, и правильно бы сделали! — прошептала Венера, мать Альфии. — И смешно и обидно заниматься этим вместо работы!

Я была согласна с обеими, но язык мой был связан обещанием, и приходилось молчать.

— Ну-ка, девочки, споем, что ли, для разрядки атмосферы! — сказала смуглая Фатыма и низким, очень приятным голосом затянула:

Летят утки, летят у-утки!..

Все девушки подхватили знакомый мотив, но заменили слова:

Вместе с гу-усем к светлой да-али!

Мы устали, мы уста-али,

И нам суточных не да-а-али!

Все обернулись к нам, даже Анна Николаевна. Она перестала плакать и вытирала платком глаза.

Царственная Роза вскочила и, стащив косынку с моей головы, пустилась в пляс, выкрикивая на мотив саратовских частушек:

В шесть часов нас поднимают

И на съемку отправляют.

Грим готов, костюм надет,

А кассеты еще нет!

Остальные балерины, прихлопывая в ладоши, продолжали:

Солнце светит, жар пылает,

Валя ветки подправляет.

Только начали снимать,

Пленка кончилась опять.

Валя с Васей натянуто улыбнулись. Роза кружилась возле них, выкрикивая:

— Их, ух, ох!

Фатыма, не выдержав, вскочила и начала выбивать чечетку, грациозно и кокетливо подражая мюзик-холльной танцовщице, дирижирующей джазом.

Анна Николаевна уже улыбалась. А хор пел во весь голос:

День окончен — съемки нет.

Мы вернулись на обед.

Денег нет, на «запиши»

Лопаем от всей души.

Смеялись все: и Евгений Данилович, и Вадим, и Анна Николаевна, и киногруппа, и старухи возле курятников, вряд ли понявшие, о чем пелось.

Потом Анна Николаевна как ни в чем не бывало встала и захлопала в ладоши:

— Хватит, хватит, девочки! Нельзя столько времени тратить попусту. Давайте работать по-настоящему!

Над деревней Старый Куштиряк разлилась прекрасная, полная драматизма музыка «страданий» невесты пастуха. Лица у всех стали серьезными. Началась работа.

* * *

На пароходе во время обеда непрерывно обсуждались события дня то на русском, то на башкирском языках. И на том, и на другом одинаково часто слышались слова: «балет», «балетмейстер», «директор». Они были непереводимы на башкирский.

Анвер, сидящий за одним столом со мной, говоря по-башкирски, повторял еще одно слово, не нуждающееся в переводе: «комсомол». Вдруг он обернулся к своему соседу — крановщику Гоше.

— Скажи, пожалуйста, каким должен быть комсомолец в творческом коллективе?

— Обыкновенным, по уставу… — растерянно ответил краснощекий, как девушка, Гоша.

— А ты давно работаешь в киностудии?

— Скоро уже год.

— А почему не на завод пошел, а в студию?

— Ну, так… Интересно… Заинтересовался…

— А как, по-твоему, что такое искусство?

— Да ну… — смутился Гоша. — Для крановщика это неважно.

— Так что же тебе интересно в киностудии, когда ты считаешь, что знать о задачах искусства для тебя неважно…