Роксолана - [80]

Только теперь султанша Эль Хуррем смогла без внутреннего трепета представить себе своего сына на престоле падишахов. И это ослепительное видение потрясло ее до основания. Потрясло так, что кровь приливала к лицу и застилала глаза багровой пеленой.

Но что делать с первенцем Сулеймана от другой женщины?.. Чутье подсказывало: высочайший хранитель законов державы в этом деле не уступит ей ни шагу, как уступал в других делах. И сама она знала непреложный и вечный закон, священный для всех Османов и всех мусульман от края и до края громадной державы султана Сулеймана, наместника Пророка на земле.

Словно жгучая искра запала в сердце султанши Эль Хуррем. Запала и жгла, и горела, и щемила, и временами вспыхивала ярким огнем. И тогда Хуррем припадала к колыбели сына Селима…

И качала его, и пеленала, и в белом муслине спать укладывала, и в ясные глазки заглядывала, и маленькие ручки целовала. И страшное дело задумала – над золотой колыбелькой, в которой счастливо улыбалось дитя, в прекрасном покое, в мраморном дворце, в султанском саду над морем, над Рогом Золотым, что весь кипел жизнью и сверкал под синим небом в лучах Божьего солнца.

Ибо свободную волю дал Господь человеку – для добра и зла. А кто не сможет с самого начала противиться злу, того захватит оно, как пламя захватывает дым. И тогда неудержимо начинает созревать плод помыслов людских, как буря зреет в недрах темной тучи.

6

На следующий день после того, как утопили в Босфоре евнуха Хасана, встретились улемы Мухиэддин-мудеррис и Кемаль-паша в преддверии Айя-Софии, величайшей мечети Цареграда.

Первым начал Мухиэддин-мудеррис:

– Правда ли, о друг мой, что ты вместе с Пашкепри-заде побывал у султана Сулеймана – да живет он вечно! – и что вы открыли ему тайну его прапрабабки, жены султана Эртогрула?

– Это правда, о друг мой, что я с Пашкепри-заде был у султана Сулеймана – да живет он вечно! – но неправда, что мы открыли ему тайну его прапрабабки, жены султана Эртогрула. Потому что открыл мне ее Пашкепри-заде, а уже я открыл ее султану.

– Да будет благословенно имя Аллаха! Может, вся эта смута закончится вместе со смертью Ахмеда-паши и одного евнуха!..

– Может, и закончится.

Так думали улемы Мухиэддин-мудеррис и Кемаль-паша. И оба ошибались.

Немного дней минуло, как из квартала вельмож до стражи сераля и казарм янычаров донеслась тревожная весть: подстрекаемая кем-то толпа осаждает дворец казненного Ахмеда-паши и уже проломила ограду.

Без промедления туда были направлены отряды янычаров и сипахи. Но как ни спешили они, воспрепятствовать захвату особняка им не удалось. Начальник янычаров, отдавший приказ солдатам сдерживать толпу, пал, тяжело раненный камнями, а воинские подразделения остались на месте, ничего не предпринимая и только слушая крики толпы, призывавшей стереть с лица земли гнездо и род того, кто вознамерился похитить сына падишаха.

На глазах у воинов роскошный дворец Ахмеда-паши был разгромлен со всеми прилегающими постройками, а его жен и детей обезумевшая толпа выволокла оттуда и стала, избивая, таскать по улицам Стамбула за волосы.

Султана в тот день не было в Цареграде. Но, едва вернувшись, он призвал к себе Касыма, воинского коменданта Стамбула, друга детства, которому безоговорочно доверял и к которому был сердечно привязан.

– Что случилось в мое отсутствие? – спросил султан.

– Уничтожен дворец Ахмеда-паши. Его жены и дети изранены.

– Кто это сделал?

– Разъяренная толпа.

– Кто же ее подстрекал к этому?

– Государь, – чистосердечно сказал комендант Стамбула, – все указывает на то, что источник этих волнений не может быть ни в каком ином месте, кроме сераля.

– Ты допускаешь, что кто-то из моих близких сознательно подбил людей на злое дело?

– Исключено. Лучшие из моих осведомителей не выявили ничего такого, что дало бы основания для таких предположений.

– Может, они умолчали из боязни затронуть высоких особ?

– Знаю их давно и хорошо и думаю, что эти люди сказали бы все как есть.

Султан надолго впал в задумчивость. И так же молча сидел напротив него друг его юности, комендант Стамбула. Чуть погодя, Касым добавил:

– Я все же полагаю, что это самопроизвольный взрыв возмущения, родившийся из застарелой ненависти простого люда к Ахмеду-паше. Но воспользовались им некие темные силы.

– Посоветуй, как уладить это дело?

– Оно само уладится. Я тоже долго совещался с самыми пожилыми и умудренными из тех, кто служит при мне. Все они стоят на том, что необходимо посоветовать семье Ахмеда-паши как можно скорее покинуть Стамбул, а народ следует оповестить, что если еще раз случится хотя бы попытка учинить подобные беспорядки, то, по воле самого падишаха, пощады не будет никому.

– И ты не считаешь нужным провести расследование?

– Я уже достаточно разобрался во всем. Ничего, кроме лишнего шума, это не даст.

– Пусть будет так, – сказал султан. – Но в дальнейшем даже попытка такого бунта должна быть раздавлена решительно и беспощадно…

Вскоре семья Ахмеда-паши покинула Цареград, и все стихло над Золотым Рогом. Султан ни словечком не обмолвился с любимой женой об этом досадном происшествии. Да ведь она и в самом деле не была к нему причастна: одно лишь злое намерение, пустившее ростки в ее душе, учуял темный люд с пристаней и из предместий султанской столицы – как чувствует вода низину, куда ей надлежит течь.