Роксолана - [44]

Но едва явился Мухиэддин с отчетом о порученном деле, как султан снова взволновался. Каков результат? Что утешительного скажет старый друг?..

Мухиэддин подробно доложил обо всем, что узнал от бывшего монаха.

Любопытство султана росло с каждой минутой. Наконец он спросил у старого мударриса, какого он обо всем этом мнения.

– Пока никакого, – задумчиво отвечал старик. – Это удивительная девушка.

– А что нам делать, если она и в самом деле решит отправиться на Афон?

– Полагаю, что если прежние властители противились странным причудам своих женщин и исполняли повеления отцов, то и султан Сулейман найдет в себе силы для этого. И еще я посоветовал бы выслушать, что скажет муфтий Кемаль-паша.

Султан, однако, не был так уверен в своей твердости, хотя и представить не мог, каким образом можно было бы изменить волю отца. И эта неуверенность его так раздражала, что он тут же приказал передать молодой Эль Хуррем, что он намерен ее посетить. При этом решил, что будет вести себя холодно, сдержанно и ни в коем случае не уступать ее афонской прихоти.

Уже в коридорах, по которым шел султан к покоям Хуррем, он заметил: служанки и евнухи смотрят на него совсем не так, как прежде, – с напряженным вниманием и необычайным любопытством. Их любопытство было так велико, что некоторые даже отваживались не склоняться так низко, как полагалось, лишь бы получше рассмотреть владыку. Это его злило. Между тем, любопытство челяди передалось и ему.

Евнухи, стоявшие на страже у покоев Эль Хуррем, распахнули перед ним двери так, как если бы первым лицом тут был не он, а та бледная невольница, к которой он направлялся!.. При этой мысли султан усмехнулся так, как, должно быть, усмехается лев, проходя мимо мышиной норки.

В покои он вступил дерзкой юношеской поступью.

И молча остановился почти у самых дверей ярко освещенной комнаты Эль Хуррем.

Его наложница ожидала его стоя. Но это была уже решительно не та девушка, с которой он говорил совсем недавно. Перемена произошла разительная. С минуту молодой султан не мог понять, что же с ней случилось. И лишь потом мало-помалу начал уяснять происходящее.

Первым и самым сильным впечатлением был ее поклон: сдержанный, спокойный и почтительный. Так приветствовал его только один человек из всех, кого он знал, – его еще сравнительно молодая мать, которую султан безмерно уважал. Он невольно сравнил обеих в душе – и снова почудилось ему, что есть в них что-то общее.

Второй неожиданностью стало одеяние Эль Хуррем. Это была уже не серая одежда невольницы, призванная скрывать красоту плоти. Сквозь тонкий снежно-белый муслин просвечивало ее розовое молодое тело, местами совсем открытое и прекрасное, как весенний луг, сплошь усыпанный пахучими цветами. Накинутый на плечи плащ из темного тяжелого шелка, подбитый дорогой тканью, ниспадал до маленьких стоп, обутых в башмачки из белого атласа. На груди девушки покоилось тяжелое ожерелье из матово-белого жемчуга, а золотоволосую голову венчал на турецкий манер изящный тюрбан, украшенный крупным алмазом. И выглядела она в этом наряде как прирожденная султанша…

Но самое глубокое впечатление произвела на султана она сама: ее спокойные очи, величественно неподвижное лицо и вся фигура. И, несмотря на кажущееся спокойствие, что-то живое и теплое исходило от нее. В глазах билась мысль, оживляя лицо, как алмаз оживлял ее турецкий тюрбан.

Инстинктом любящего молодой султан понял: эта новая мысль преобразила ее, и все в ней было подчинено этой мысли – каждая частичка ее одежды и украшений, каждое движение и порыв, все ее чувства и мысли. «Не есть ли сие знак зарождения любви, любви ко мне?» – подумал султан, и дрожь пронизала все его тело, как разряд молнии. Он вдруг почувствовал себя выше ростом, крепче, словно что-то удвоило его телесную мощь. Подобное с ним случалось лишь в покоях его матери. Но сейчас это чувство было глубже, приятнее и таило в себе нечто, тревожившее душу, – возможность утраты.

Оно привело в движение все мысли падишаха, которые затем вылились в одно-единственное невероятно сильное не то чувство, не то мысль: «Она должна стать моей женой!..»

Припомнились ему слова умудренного кизляр-аги, что благословенная Хуррем в новом наряде выглядит как розовое солнце в цветах жасмина. И почувствовал к нему благодарность за эти слова. Да, она действительно выглядела как нежно-розовое солнце раннего утра, окруженная белой дымкой нежного муслина. И в душе молодого Сулеймана занималась заря новой жизни.

Все это время она стояла со скромно опущенными очами. Не смотрела на него, да и не было в том нужды: инстинктом женщины чувствовала, что с ним происходит. Спокойно ждала его слов.

Молодой Сулейман, справившись с первым впечатлением, вымолвил:

– Ты готова для выхода?

– Да. Может, ты хочешь пойти в парк?

Если бы она сказала: «Идем в парк», – он, наверно, возразил бы: «Нет, останемся здесь». Но она всего лишь спросила – не хочет ли он туда, и Сулейман ответил:

– Пойдем, разумеется. Там, должно быть, сейчас прекрасно.

Она сама открыла перед ним двери – в точности так, как тогда, когда была служанкой одной из его одалисок…