Роковой срок - [37]
– От чьей же?! Я в степи был один. И хортого зверя сам бил. Потом тело в балке отыскал!
Тут и досужий старец со зрящим посохом усомнился:
– Ну-ка разверни и покажи тело.
Ураган снял бич, раскинул полы плаща, и князья отвернулись, ибо взирать на обнаженную женщину, тем паче мертвую, было зазорно. Однако необычный вид одногрудой девы с мужским станом и любопытство перебороли и так уже обветшавший сарский стыд. Уставились, раскрывши заплывшие глазки, ибо никому еще не доводилось зреть омуженок.
Волхв же посохом над нею провел, пыхтя, сам склонился и осмотрел.
– Эта дева из племени мати, – заключил он. – По-нашему, омуженка... Позри, нет правой перси.
– Не бывало омуженок в нашей степи! Оборотень это! Сам видел ее в шкуре переярка.
– Не спорь со мной, государь, – рассердился старец. – Будь она оборотнем, на чреслах бы волчья шерсть осталась... И не казнись, она не Тарбите служит и не от твоего бича пала. Так что твой конь не споткнется на ровном месте.
– Откуда же она взялась, коли все их племя пропало? Должно быть, ты ошибся, старче!
– Тогда зачем звал, коль не веришь ни мне, ни посоху? Зрю волчий род Ариды!
Как он произнес имя омуженской царицы, известной по преданию, так Ураган содрогнулся, вдруг вспомнив о землетрясении.
Вот суть знака!
И князья, что уже осмелели и подобрались поближе к мертвой, отползли и заговорили вразнобой:
– Быть сего не может!
– Молва была, ушли они за Черемное море!
– У персов были!
– И персы истребили их!
– Не истребили, а рассеяли!
– Еще двести лет тому...
Зрящий волхв своим посохом о землю ударил.
– А разве вы не ведаете их коварства и хитростей?! Вы не верили, что и Дарий в наши земли придет! Коней и оружие ему продавали!
Сарские вельможи не грозности старца испугались, а слов его и примолкли. Волхв же обвел толпу бельмами и будто высмотрел Урагана.
– Не рассеялось племя мати! – заговорил угрюмо. – И доныне за Черемным морем живет. Ныне почуяли омуженки сарскую слабость и вернулись в наши пределы. Дарий наустил их отомстить за свое поражение! Ужель не зрите?.. Лазутчики, словно хортьи стаи, за кочевьем ходят! Улучат мгновение и ударят в спину. Ведь они не персы, их по степи не поводишь, как слепых! Все пути и ходы ведают! Потом и персы подоспеют, поживу разделить да над нашими мертвыми телами надругаться. Так и разорвут нашу землю конями!
Иноземного люда много бродило по сарским землям. Но не хортым зверем оборачивались, а то безродными бродягами, то заплутавшими купцами, то ходили под личиной чужестранных послов и путешественников. После поражения и изгнания персов их втрое прибыло, а выведывали они пути, дороги, тропы и броды в необъятной и неведомой миру стране, где от обилия и тяжести жира гнулись тележные оси. Становая стража приводила из степи даже черных мавров, которые по наущению ромеев зорили святилища и раскапывали сарские курганы, добывая из них золото.
С лазутчиками поступали, как с конокрадами: распинали на земле и прогоняли табун коней. То, что оставалось – мешок с раздробленными костями, было хортьей добычей.
Только о племени мати, об омуженках и молвы не слыхали за последние двести лет!
– Вели содрать кожу с ее ног и сжечь на огне. – Волхв ткнул посохом в покойную. – А мерзкий ее труп пусть утопят в болоте.
В былые времена казни подлежали даже мертвые омуженки, поскольку их изощренные хитрости и впрямь не знали предела. Они прикидывались умершими или убитыми, причиняя себе раны, а когда их привозили на кочевой стан или в город, чтоб предъявить тело и получить награду, внезапно вскакивали и резали засапожником князя или воеводу, а потом всех подряд, чем наводили ужас и панику.
Выслушав волхва, государь не стал тотчас же исполнять его советы, завернул тело в плащ и велел подручным созвать пастухов и стражников.
Пасли и охраняли табуны в основном родственные сарам парфяны, когда-то давно изгнанные из своей страны воинственными омуженками. Как всякие изгои, в чужой земле они брались за самый тяжелый и опасный труд, хотя не были рабами, и исполняли его с прилежностью и рвением, дабы заслужить похвалу, наем на следующее кочевье и возможность зимовать со своими семьями, поставив кибитки в голой сарской степи.
Когда Ураган собирал ополчение, а потом Скуфь, насильно отнимая паров у родителей, парфянские отроки сами приходили и клялись служить, не щадя живота своего. Но по строгому обычаю, ни воином ополчения, ни тем паче сарским витязем не мог быть наемник, да еще и парфянин, предки коего не сумели отстоять своей земли.
Несмываемая печать поражения, полученного от воинственных женщин, лежала на всем этом народе, хотя сменилось несколько поколений. Однако же государь с печальной завистью взирал на их проворных и ретивых паров, крепко сидящих в седле, искусно владеющих кнутами и засапожными ножами – иного оружия наемникам не полагалось. Они носили доспехи из воловьей кожи, защищавшие колени, бедра и руки от волчьих клыков, но не от мечей и стрел конокрадов, однако отважно бросались на них и запарывали насмерть.
В сей час, когда под рукой не было Скуфи и защитить кочевье в глубине степей было некому, Ураган вздумал нарушить обычай и ополчить парфян на омуженок.
Десятый век. Древняя Русь накануне исторического выбора: хранить верность языческим богам или принять христианство. В центре остросюжетного повествования судьба великого князя Святослава, своими победами над хазарами, греками и печенегами прославившего и приумножившего Русскую землю.
На стыке двух миров, на границе Запада и Востока высится горный хребет. Имя ему - Урал, что значит «Стоящий у солнца». Гуляет по Уралу Данила-мастер, ждет суженую, которая вырастет и придет в условленный день к заповедному камню, отмеченному знаком жизни. Сказка? Нет, не похоже. У профессора Русинова есть вопросы к Даниле-мастеру. И к Хозяйке Медной горы. С ними хотели бы пообщаться и серьезные шведские бизнесмены, и российские спецслужбы, и отставные кагэбэшники - все, кому хоть что-то известно о проектах расформированного сверхсекретного Института кладоискателей.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.