Роковой сон Спящей красавицы - [17]

Весной в канун праздника Благовещения, когда Марселине исполнилось пятнадцать, в церкви Сан-Хинес состоялось пышное венчание. После свадьбы молодые уехали в имение мужа в Гранаду, а потом как будто отправились путешествовать. В какие края? Кто же их знает. В это время связь Марселины с родней прервалась, чему дон Эрнандо был несказанно рад.

История умалчивает, была ли она счастлива или несчастна в замужестве, в любом случае продлилось оно недолго. Шесть лет спустя донна Марселина вернулась в Мадрид уже во вдовьем платье. Из далекой Гранады долетали кое-какие слухи, что, мол, смерть барона была подозрительно внезапной. Но кому до этого было дело, когда вся страна жила в предчувствии гражданской войны. Король Фердинанд, поправ салический закон[7], объявил своей наследницей новорожденную Изабеллу.

Что же до Марселины, то по окончании траура, опять при деятельном участии дядюшки, ее выдали замуж вторично за достопочтенного сеньора Манджоне, богатого негоцианта. Однако повторный ее брак тоже продлился недолго и окончился все тем же вдовьим убором. Была, впрочем, разница, и состояла она в том, что теперь эта viuda de dos maridos[8] стала баснословно богата. С богатством все слухи умолкли, и отныне уж никто не имел над ней власти.

Поселившись во дворце покойного барона Бомонта, что находился в соседстве с домом тетушки Каталины, вдова зажила на самую широкую ногу – весело и вызывающе. Вызывающими были и ее модные парижские платья, и ее открытые экипажи, и даже прислуга. Чего стоил разряженный бантами и лентами африканский кучер, что стоял у входа с запряженным верблюдом! А тот каналья-циркач с леопардом на цепи, что сопровождал Марселину на прогулке по Prado![9] Даже в дни постов музыка не стихала в ее дворце, который свободно посещали мужчины. Чаще других к ней являлся старый маррано, один вид которого заставлял дона Эрнандо жалеть об отмене святой инквизиции. Марселина называла его «маэстро». Учитель! Господи, страшно представить себе эти учения! Ко всему, две недели тому назад маррано взял да и поселился у нее в доме! Это было настолько неслыханно, что с тех пор все высокородные члены семьи Монтес, боявшиеся скандала больше огня, ни одного дня не жили и ни одной ночи не спали спокойно. По Мадриду уже поползли грязные сплетни. И вот тогда, когда эта пороховая бочка уже была готова взорваться, внезапно нашлось счастливое решение.

С подачи дядюшки, разумеется. Постаревший, но не сдавший позиций дон Эрнандо пригласил племянницу для нравоучительной беседы.

– Отрадно видеть тебя в здравии и в веселом расположении духа, любезная племянница, – начал он, старательно отводя глаза от ее вызывающе глубокого декольте. – Однако ты не можешь не думать о чести семьи и…

– Ох! Я знаю наперед, что вы хотите мне сказать! Однако замуж я больше не выйду! – дерзко глядя на дядюшку, оборвала его Марселина. – Но… я готова пойти на уступки. При одном условии. Отдайте мне Эспейисмо! И тогда я уеду из Мадрида навсегда!

Услышав эти слова, дон Эрнандо едва сдержал крик радости. Надеясь удалить племянницу подальше от столицы, он совсем не ожидал, что дело решится так скоро и так легко.

Впрочем, для виду старик все же изобразил на лице сомнение:

– Я приветствую твое желание посетить, так сказать, родовое гнездо. Но, увы, нынешнее его состояние таково… и мы все, не имея должных средств на содержание поместья, принуждены наблюдать его гибельное разрушение.

– О! Это уже не ваша забота! – засмеялась Марселина, и в ее глазах вновь вспыхнул огонь. – Genius loci![10] Будьте уверены, не пройдет и года, как поместье засияет прежним блеском!

Как только за ней закрылась дверь, дядюшка с довольным видом придвинул к себе тарелку со сладкими чуррос и съел сразу три штуки, запив их горячим крепким кофе. Однако уже через минуту настроение у него резко изменилось:

– Зачем, спрашивается, негоднице Марселине понадобились эти старые развалины? Уж нет ли тут подвоха…

8. Отпуск

– Жемчуг, который я буду носить в первом действии, должен быть настоящим, – требует капризная молодая актриса.

– Всё будет настоящим, – успокаивает ее Фаина Раневская. – Всё: и жемчуг в первом действии, и яд – в последнем.

В субботу заздравная статья в каталог художника Николая Шитикова была готова и отправлена заказчику. На два дня раньше оговоренного срока! Оперативность Шитиков оценил – мгновенно перевел Арине гонорар, проявив при этом неожиданную щедрость. («Спасибо вам, добрый человек!») Хотя художником, по мнению Арины, он был так себе, из категории проныр, умеющих наводить мосты. Он недавно вернулся из-за границы и, как с корабля на бал, влился в работу над новой постановкой «Медного всадника» в Большом театре. Как пролез – история умалчивала. Впрочем, для каталога к юбилейной выставке подобная информация и не требовалась.

– Как же вы здорово нашего брата художника понимаете! В самую точку! – радовался Шитиков и в качестве бонуса предложил Арине билеты в Большой, и места, к слову, отличные – партер.

На «Онегина» Арина выбраться не смогла – вместо нее пошла Тамара. А вот на «Спящую красавицу», где Аврору танцевала молоденькая Варя Ливнева, о которой в последнее время писали и говорили все, твердо решила пойти и позвонила Юльке. Во-первых, они давно не виделись, а во-вторых, взгляд подруги на искусство – взгляд среднестатистического вдумчивого зрителя – нельзя игнорировать. Юлькин незамыленный взгляд нередко помогал отсекать искусствоведческие бредни от главного.