Роковой сон Спящей красавицы - [16]

Но вопреки молитвам родилась девочка – крупная, здоровенькая, чернокудрая, с глазами цвета моря. Младенцу дали имя Леонсия Тереса Пепита Фернанда Марселина. Разумеется, никто из родни, нарекая малышку, не знал, что бурные и трагические события, предшествующие ее рождению, так отразятся на ее характере и что лишь последнее из данных ей имен – Марселина, означающее «воительница», будет в полной мере ей соответствовать.

Да-да, Марселина – именно так предпочтет называть себя девушка, будущая хозяйка поместья Мираж. Однако об этом рассказ пойдет позже.

А пока юная сеньорита, до срока потеряв и отца, и мать, получает в опекуны родного дядю дона Эрнандо и обретает кров в его большом холодном паласио в Мадриде, что стоит на пасео де Реколетос.

Возможно, принимая опеку над племянницей, дон Эрнандо, глава семьи и отец трех сыновей, не просто выполнял свой родственный долг, но надеялся обрести в ее лице дочь, кроткую и послушную. Возможно также, что он руководствовался другими, более практическими резонами, так как у сироты имелось наследство.

Но, как бы то ни было, весьма скоро достопочтенный дон Эрнандо уже глубоко сожалел о содеянном. И на Пасхальной неделе, принимая у себя сестру Каталину с семейством, он поделился с ней своими сомнениями, выглядел он при этом весьма раздосадованным:

– Да уж, кровь не вода, хотя, казалось бы, родство не прямое… – многозначительно начал он, глядя на резвящихся в саду детей, среди которых была и Марселина. Звонкий голосок девочки выделялся среди прочих.

– Любезный брат, ты говоришь загадками, – отозвалась Каталина.

– Отнюдь, сестрица, я говорю о старом упрямце, генерале Диего. С тех пор как эта девочка живет в моем доме, я часто его вспоминаю, – с недовольством продолжил старший брат (тут стоит заметить, что в молодые годы дон Эрнандо недолюбливал и даже побаивался своего воинственного родича). – А еще я вспоминаю ту роковую ночь в его поместье… Была на то воля Господа или в дело вмешались иные силы, чтобы дух старого вояки переселился…

Не дослушав брата, Каталина ахнула и закрыла лицо веером.

Но оставим пока на совести дона Эрнандо его слова про «иные силы», подобная бдительность, бытующая в Испании на протяжении трех веков, потеряла смысл лишь при французах, и вернемся к Марселине.

В самом деле, девочка, доводившаяся покойному генералу внучатой племянницей, была отменно близка ему и внешне и по характеру – волевому, независимому, упрямому, необузданному и страстному. Непослушный ребенок, настоящий enfant terriblе[4], становился серьезным обременением для дона Эрнандо, который в доме своем старался придерживаться строгих старинных обычаев и правил. От отроковиц требуется молчание, благонравие, вышивание и ничего более. Но какое тут вышивание, когда приставленная к Марселине дуэнья регулярно является с жалобами на нее: то сломала пяльцы, то бросила в печку клубок шерсти, то убежала с прогулки, то дралась с кузенами. Вторил ей и семейный духовник, падре Теодор, признавая пытливый, живой ум отроковицы, он пенял на ее странные фантазии:

– Чтоб их пресечь, я назначил Марселине полсотни раз отчитать Pater noster[5]. Оттарабанила, как попугай, без благоговения и страха. А когда нет страха, есть дерзость и гордыня.

Это дон Эрнандо и сам понимал, но сделать, к своему стыду, ничего не мог. Все имеющиеся в наличии воспитательные средства он уже испробовал. Бывало так, что и на горох ее ставили в холодном чулане. Другая бы на ее месте слезами заливалась, а этой все нипочем: на губах – ухмылка, в глазах – будто бесы пляшут. От такого взгляда даже самому дону Эрнандо делалось неприятно. Все усилия его оказались бесплодны.

И чем дальше, тем больше было с ней хлопот. К четырнадцати годам эта негодница, как назло, стала такой прехорошенькой, что, завидев ее, все мужчины, не исключая сыновей дона Эрнандо, смотрели на нее, свернув шеи, как голодные на паэлью. Дерзкая девчонка знала, что красива, кокетничала и упивалась вниманием к себе.

Однажды, выйдя в сад после ужина, чтобы выкурить любимую трубку, дон Эрнандо застал там младшего своего сына Родриго, держащего Марселину в объятиях.

– О, времена, о, нравы! – в страшном гневе закричал отец. – Куда катится наш мир! Разве возможно было такое в пору моей молодости!

– Но я люблю ее! – заламывая руки, взмолился сын.

– Упаси меня Господь от такой невестки! Эта девчонка – сущее наказание, помяни мое слово, она покроет позором нашу семью!

Сцена была ужасной. Отец топал ногами и обвинял всех и вся, тогда досталось не только Родриго, но и Наполеону, и его gabacho[6], насадившим распутство на испанской земле.

Чаша терпения дона Эрнандо была переполнена, а посему он запер Марселину в ее комнате и поспешил удалить всех троих сыновей из дома. Избрал он при этом школу построже и подальше от Мадрида.

Пару недель спустя, когда страсти немного поутихли, он освободил воспитанницу из заточения и, не обращая ровно никакого внимания на пляшущих бесов в ее глазах, любезно представил ей будущего мужа. Краснолицый, коренастый, давно разменявший пятый десяток, барон Бомонт де Наварро был очарован невестой.