Роковой сон - [53]

Матильда ненавидела их обоих и, скрывая возбуждение, все время жила в нетерпении, ожидая свежих вестей из Нормандии.

Год подходил к концу. Если герцог молчал, чтобы проучить ее, то он очень в этом преуспел. Неизвестность не давала ей спать по ночам, леди стала груба со служанками и нетерпелива к элегантным придворным, восхваляющим ее достоинства. Один из них, знатный фламандец, сложивший сердце к ногам прекрасной дамы, которая только смеялась над ним, упав однажды перед ней на колени, чтобы поцеловать краешек ее платья, назвал ее ледяной принцессой, величественной и недосягаемой. Матильда подняла взгляд, но вместо глаз обожателя увидела ястребиные глаза Вильгельма — на этом с беднягой было покончено. Ах, любовь ведь состоит не в том, чтобы валяться в ногах женщины в поэтическом экстазе! Мужчина должен драться за обладание тем, чего жаждет, требовать, а не умолять, крепко обнимать, а не стоять в благоговейном почтении перед дамой. Несчастный поклонник был отвергнут и вряд ли она когда-нибудь вспомнит о нем.

В очередных известиях из Нормандии ничего не говорилось о женитьбе, а только о военных действиях и завоеваниях. Граф Болдуин, выслушав про деяния Аркуэ, крушение планов французского короля и про то, как улетучился из Мулена граф Ги-Жоффрей, даже не подождав, пока герцог явится за своей собственностью, долго поглаживал бороду, а затем медленно произнес:

— Этот человек — единственный из тех, кого я знаю, — может управлять своей судьбой. Дочь моя, ты нанесла прежде всего большой вред себе, отвергнув Вильгельма Нормандского!

Матильда ничего не ответила. Она внимательно прислушивалась к тому, что рассказывали при дворе о победах герцога. Те, кто разбирался в нормандских делах, считали графа Аркуэ самым опасным врагом Вильгельма. Высказывали предположения, что могло случиться, если бы герцог не прибыл в Аркуэ раньше французского короля или не заставил бы отряд графа вернуться назад в свою крепость. Граф Болдуин, прислушиваясь к этим пустым разговорам, сухо заметил:

— Господа, в христианском мире есть только два человека, действия которых не имеют отношения к этому словечку «если». Один из них — герцог Вильгельм, другой — я сам.

Поставленные на место, придворные замолчали. Задумчивый взгляд графа скользнул по веренице безмятежных лиц.

— Мы еще услышим о Нормандии, — заметил он и оторвался от созерцания окна, благожелательно оглядев придворных. — Да, и еще одно, — продолжал он. — Валь-Дюн, Мелен, Алансон, Донфрон и Аркуэ… боюсь, его мощь будет расти как на дрожжах. У него не будет поражений, нет, нет — ни одного. — Граф грустно покачал головой.

Его сын, Роберт Фризиец, многозначительно улыбнулся:

— Думаете, милорд, король Генрих будет этому рад?

— Сомневаюсь, — вздохнул Болдуин.

— Я лично весьма удивлюсь, если войска Франции вскоре не войдут в Нормандию, чтобы жестоко отомстить.

— Вы обладаете даром предвидения, сын мой, — покладисто согласился граф.

Из того, что доходило во Фландрию позже, вытекало, что нанесенный Вильгельму Аркуэ удар, лишивший его сторонников, был прекрасным средством для усмирения волнений в Нормандии. По разным каналам доходили до Брюсселя отрывочные сведения о продуманных действиях герцога — строгом соблюдении прекращения военных действий в установленные церковью дни, изгнании мятежников, возвышении преданных ему людей. Из всего этого обеспокоенная леди понимала лишь одно: герцог от нее отдалился. Она представляла себе, как он, увлеченный потоком собственной энергии, мчится вперед, к великим свершениям, оставив ее далеко позади. Матильда простирала руки, чтобы задержать его, заставить взять ее и унести вместе с собой в величественное будущее. Она боролась со все усиливающимся желанием позвать его, стереженое сердце превратилось в трепещущее и беззащитное, потому что герцогу наконец удалось заставить ее бояться, причем бояться неизвестности.

С Матильдой происходило что-то странное. Она со страхом ловила все новые и новые сплетни о его женитьбе. Его молчание сокрушало ее, лишало малейшей надежды. Она приучила себя встретить ожидавшееся известие о его свадьбе с подобающим спокойствием, но задрожала, как лист на ветру, узнав о прибытии в Брюссель нормандских посланцев.

Отец послал за дочерью, она пришла, ступая аккуратными шажками, выражение лица не выдавало ее внутреннего смятения.

Граф Болдуин начал прямо:

— Вот, дочь моя, мессир Рауль д'Аркур, а с ним множество знатных сеньоров снова здесь и просят твоей руки для герцога. Мне сказали, что он позабыл о происшедшем два года назад, что меня, пресвятые угодники, очень удивляет! — Обеспокоенный, он сурово посмотрел на дочь. — Меня сдерживает данное слово, дочка, поэтому не буду принуждать тебя к повторному браку, но если тебе дорога твоя шкура и моя честь, не позволь невежливым словам сорваться со своих губ!

— А что мне сказать? — тихо спросила она.

— Кто лучше тебя самой знает твое сердце?

— Видит Бог, я не знаю, — ответила Матильда.

Некоторое время граф Болдуин в молчании изучающе смотрел на дочь.

— Девочка, у тебя было два года, чтобы узнать, — сухо сказал он.

Ее пальцы теребили косу.