Роковой сон - [47]

По возвращении домой Нормандец доверительно сказал Раулю:

— Она все равно будет моей, но, клянусь глазами Господа, никогда не найдет во мне и капли нежности!

— С таким настроением, — резко ответил Рауль, — мне кажется, лучше поискать невесту, которую бы вы могли полюбить, забыв леди Матильду.

— Но я поклялся обладать ею, а не другой женщиной. Она все равно моя — для любви или для ненависти.

— Трудно завоевать такую женщину, сир, — только и сказал на это Рауль.

— Верь в меня, я ее завоюю, — ответил герцог.

И прошло много дней, но он больше ни словом не обмолвился о Матильде. Мысли герцога были заняты другими делами, и после возвращения в Руан вопрос о женитьбе был отставлен на задний план. До конца года под тяжкими вздохами трудно управляемых баронов и при завистливом восхищении марвеллского тана, Эдгара, Вильгельм занимался гражданскими и церковными реформами.

— Да, это настоящий правитель, — задумчиво говорил Эдгар. — А были времена, когда я считал его обыкновенным человеком из плоти и крови.

Жильбер д'Офей, кому было предназначено это глубокомысленное открытие, рассмеялся в ответ и спросил, почему это Эдгар вдруг решил воздать должное герцогу. Оба сидели в этот момент у верхних окон руанского дворца, откуда открывался очаровательный вид на Сену и зеленеющий в отдалении Квевильский лес. Эдгар устремил взор на далекие деревья.

— Я думаю о его новых законах и о том, как Вильгельм поступает с людьми, опасными для его правления. Он великий и очень коварный политик.

— Так ты, оказывается, внимательно наблюдаешь за ним, мой саксонец.

Эдгар пожал плечами, и в его голубых глазах промелькнула тень.

— А что мне еще остается, кроме как наблюдать за деяниями других? — с горечью воскликнул он.

— Мне казалось, что ты вполне доволен жизнью.

— Совсем не доволен, и никогда не буду доволен ею, — ответил Эдгар, но, увидев, что Жильбер немного обиделся, добавил:

— Успокойся, мне хорошо, и, может быть, я не чувствую себя таким уж одиноким, потому что у меня есть такие друзья, как вы и Рауль.

— Я слышал, есть и другие. Но Рауль всегда с тобой. — Жильбер вопросительно поднял бровь. — Он стал тебе кем-то вроде брата, не так ли? Вы и в самом деле так хорошо понимаете друг друга?

— Да, — коротко ответил Эдгар.

Он приподнял край мантии и натянул ее на колени.

— Знаешь, у меня никогда не было брата, одна сестра — Эльфрида. — Юноша подавил вздох. — Она была маленькой, когда я уезжал, и теперь, наверное, уже выросла.

— Может быть, ты вернешься в Англию, когда пройдет какое-то время. — Жильбер, чувствуя себя неловко, попытался утешить Эдгара.

— Всякое может случиться. — Голос Эдгара показался ему лишенным какого-либо выражения.

Постепенно тоска его по Англии становилась все меньше. Было невозможным долго жить в Нормандии и не чувствовать себя как дома. У молодого тана появились друзья, он невольно начал интересоваться делами герцогства. С некоторой грустью юноша думал, что становится похож на Влнота, нормандившегося англичанина. Когда же в стране разгорелся мятеж Бюзака, тан забыл, что он саксонец, да еще и заложник, а только почувствовал, что так долго живет при нормандском дворе и так часто принимает участие в разговорах о благоденствии герцогства, что любая попытка нарушить тут мир приводит его в такую же ярость, как и его хозяев. Эдгар видел покрытого пылью гонца, а через час встретил в одной из галерей Рауля, который сообщил:

— Слыхал, что случилось? Вильгельм Бюзак занял крепость Ю и восстал против герцога.

— Кто выступит против него? — жадно спросил Эдгар. — Лорд Лонгевиль или сам герцог? Мне бы тоже надо быть с ними.

— Конечно сам герцог, — ответил Рауль, старательно игнорируя последнюю фразу друга.

Они ходили по галерее, обсуждая случившееся и предполагая, кто из баронов присоединится к Бюзаку, а кто будет против, пока Эдгар вдруг не понял, что он ведет разговор, как если бы он был нормандцем, а не саксонцем, и тут же замолчал, чувствуя себя какое-то время ни тем, ни другим, а просто молодым человеком, который хочет идти на войну с другими молодыми людьми, своими друзьями.

Герцог быстро подавил восстание Бюзака, причем ему помогли братья самого мятежника: Роберт, который необдуманно доверил заботам брата крепость, и Хью, аббат Люксейля, который специально прибыл в Руан, чтобы просить герцога принять решительные меры. Просьба несколько запоздала — герцог уже отправился в крепость Ю, которую взял штурмом после непродолжительной осады. Он наказал гарнизон и отправил Бюзака в изгнание. Вскоре прошла молва, что того гостеприимно встретили и приютили при дворе короля Франции. Это известие имело очень важные последствия: король Генрих начинал проявлять враждебность по отношению к герцогу Нормандскому.

Мятеж Бюзака был лишь одним из многих признаков волнения. Случившееся четыре года назад при Валь-Дюн постепенно уходило из памяти, и Нормандия опять поднимала голову. Еще не все герцогство подчинилось Вильгельму, и он об этом прекрасно знал, за него стояла большая часть дворянства, все до последнего человека, крестьяне и горожане — ведь он дал им твердо соблюдаемый закон; но были и такие, кто предпочитал прежнюю беззаконную жизнь. Обычным делом становился разбой, частные споры решались порой поджогами и убийством, алчные бароны захватывали все, до чего могли дотянуться, думая, что герцог ничего не замечает. По отношению к тем, кто нарушал мир, рука Вильгельма была тяжела, но, несмотря на это, весь второй год пребывания Эдгара в Нормандии непрерывно возникали какие-то мелкие беспорядки, бурлящие на поверхности, словно пузырьки в кипящем котле. Это мог быть всего лишь набег на владения соседа, драка на свадьбе; или вдруг банда разбойников держала в страхе честных людей в округе в пятьдесят миль величиной; но всегда, будь то убийство или разбой, все знали, что речь идет о волнениях, искусно и тайно организованных человеком, который тихо руководил всем из Аркуэ.