Роковой сон - [25]

Герцог вошел во Францию во главе своей кавалерии. И еще раз люди, которые жили только войной, надели доспехи и поклялись мессой, что править их сердцами будет герцог, если такова его воля.

Король Генрих старательно держал при себе свои мысли, но вскоре стало ясно, что он лелеял неумирающую ревность по отношению к своему молодому вассалу. Если он и призвал Вильгельма просто сражаться на своей стороне, то вскоре понял, кто в действительности возглавляет поход. Именно слово Вильгельма начинало день, именно он указывал непогрешимым пальцем на слабые места в планах короля и без колебаний отвергал те из них, которые считал просто потерей времени. Король Генрих мог прятать свое раздражение под ласковой улыбкой, французские барышни могли пылать от ревности — Вильгельм всегда был непоколебим. Все эти гордые французы возненавидели герцога, потому что его быстрый ум превосходил их собственный, потому что он был в состоянии предвидеть происходящее, потому что он был отчаянно смел в бою и с ним не могли сравниться даже самые храбрые из них. Но более всего его ненавидели за то, что он их не устраивал. Всю жизнь многие его соотечественники боялись герцога и отводили глаза под его проницательным взглядом, и французы быстро почувствовали безудержную силу его воли. Правда состояла в том, что он никогда не сворачивал в сторону от намеченной цели и был готов на все, чтобы достичь ее. Признай его хозяином положения — это будет лучший друг, встань против него — возможен только один исход.

— Иисусе, да он просто неистов! — говорил Роже де Бомон. — И что из этого выйдет? Честное слово, я его боюсь, причем очень сильно. Он не похож ни на одного человека, которого я когда-либо знал. Бывает ли он слаб? Болеет ли? Бог мой, да случится ли когда-нибудь так, что он не сможет достичь своей цели? Думаю, никогда! Да, твердый орешек!

Но те, которые сражались под его знаменем, гордились им. Доблесть в бою была прямой дорогой к сердцу нормандцев, а Вильгельм проявлял храбрость, превосходящую воображение. Люди хвастались его подвигами и рассказывали, как он первым прорвался в Мейлан, неукротимым ударом сразив собственной рукой не менее трех могучих воинов; как он потерял охрану во время бешеной скачки по туманному лесу, а потом после лихорадочных поисков его нашли в сопровождении четырех рыцарей, гонящих перед собой десятка два пленных. Молва о нем росла. Король Генрих как-то деликатно заметил, что герцог слишком часто рискует собственной жизнью, но он вещал глухому. Сражающегося герцога охватил демон безрассудства.

Когда война закончилась и Мартель убрался, ворча, назад в Анжу, король упрятал ревность под сияющей улыбкой и сердечно поблагодарил своего вассала за помощь, произнося прекрасные слова и по-братски обнимая его правой рукой. Может быть, Генрих так мило улыбался, потому что предчувствовал, что Мартель уже готовит отмщение юнцу, бесцеремонно расправившимся с ним. Король и герцог расстались с излияниями дружбы; француз отправился домой лелеять свою злобу, а нормандец — обратно в свое герцогство, которое он застал ликующим по поводу победного возвращения и даже готовым жить в мире со своим правителем.

Его слава обошла всю западную Европу. От Гуена до Гаскони. Даже от королей далекой Испании приходили подарки — великолепные жеребцы и послания, прославляющие его искусство и храбрость. Казалось, мановением волшебной руки Бастард Нормандии превратился в героя Европы.

Некоторое время в герцогстве Анжу длился мир, но Мартель был не тот человек, чтобы прощать обиды. Пройдя маршем через Мен, он захватил замок Донфрон, построенный герцогом Ричардом Добрым, разорил его и затем уничтожил все вдоль границы, вплоть до нормандского пограничного городка Алансон на реке Сарт. Крепость дала слабый отпор, а город — и вообще никакого. Мартель оставил в замке гарнизон, опустошил ближайшие деревни, с триумфом и добычей возвратившись домой.

На этот раз герцог Вильгельм не стал просить помощи у Франции. Оставив пока в покое Алансон на востоке, он сделал то, чего никто не ожидал, — появился перед крепостью Донфрон на целую неделю раньше того срока, который рассчитали враги. Такое внезапное появление повергло гарнизон в шок и, конечно, с трудом, с большой хитростью удалось переслать сообщение графу. Однако защитники крепости беспокойно поглядывали с крутой высоты за тем, как герцог готовится к осаде.

Не могло быть и речи о том, чтобы взять Донфрон приступом. Он стоял высоко на скалистом холме, возвышаясь над долиной Майенна, неприступный и величественный. Гарнизон оправился от шока и только и было разговоров о дне, когда наконец на выручку придет Мартель.

Тем временем герцог обложил гарнизон и проводил время в набегах, имеющих целью воспрепятствовать снабжению крепости и охоте в окружающих лесах. Во время одной из таких экспедиций Вильгельм был отрезан от своих отрядов, специально для этой цели посланных из крепости.

— Предательство! — вскрикнул Фицосборн.

— Вполне возможно, — согласился герцог. — Так испробуем же нашу силу на этих наглых шевалье!

— Ваша светлость, но их впятеро больше, чем нас! — неосторожно выпалил Роже де Монтгомери.