Роковой портрет - [72]

— Твои зяблики в смертельной опасности, — весело сказала она, ероша волосы сына, затем не спеша подошла к кровати и села подле меня посмотреть на младенца.

По сравнению с Алисой он казался куклой. Она, правда, тоже была маленькая, но ее лицо обрамляли черные локоны и от этого оно казалось огромным. Новорожденный что-то забормотал и схватился за палец Маргариты, когда она поднесла его к крошечной ручке.

— Смотри, Томми, — мирно обратилась она к сыну, следом за ней подошедшему к кровати и смотревшему на незнакомца с таким восторгом, как если бы задвигалась кукла. — Вот твой новый двоюродный брат. Еще один Томми. Смотри, малыш. Скажи: привет! — И когда большой Томми потянулся взять ручку маленького и удивился, что тот схватил его, она шутливо ткнула в него пальцем, затем обняла меня свободной рукой и поцеловала. — Ты хорошо выглядишь. Румяная. Спала? Как ты себя чувствуешь?

Я шутливо поморщилась:

— Говорят, роды прошли легко. — Я слабо засмеялась, пытаясь говорить непринужденно. Когда носили воду и перестилали постель, я уже пыталась привести себя в порядок и знала — у меня синяки под глазами и вообще мной можно пугать детей. Но вроде никто не обращал на это внимания. Куда бы я ни посмотрела, меня встречали бодрые взгляды и приветливые улыбки. — Так зачем же возражать?

Маргарита понимающе кивнула:

— Слава Богу, что не хуже.

Я вдруг с ужасом поняла, что пришлось пережить ее худенькому телу в течение мучительных двух- и трехдневных родов, когда появлялись на свет ее дети, и крепко обняла ее в ответ.

— Спасибо, — прошептала я.

Я все еще не могла до конца поверить, что меня все любят и не ставят никаких условий.

Пока я мылась, она держала ребенка. Когда Джон привел отца с мессы, я уже сияла чистотой и пахла розами и молоком в новой, вышитой белым ночной рубашке, которую смастерила для меня Маргарита. Джон сел на кровать и обнял меня. Маргарита пододвинула поближе к кровати стул для отца. Все взоры обратились на младенца, все что-то говорили и не могли на него надивиться. А я оперлась на руку мужа, чувствуя на груди тельце ребенка и сияя от простоты жизни, где все самые важные для меня люди могли уместиться в одной комнате, где я могла бы лежать так еще много недель с маленьким Томми, прежде чем перейти через улицу в церковь и вернуться к нормальной жизни. Молчание нарушила Маргарита.

— Послушайте! — вдруг изумилась она и подошла к окну.

Мы все испуганно посмотрели на нее, поскольку она говорила громче обычного. Маргарита открыла окно.

— Не надо! — резко отозвался Джон. — Там холодный ветер.

Но она не обратила на него внимания и спросила:

— Вы слышите, что они говорят? Слышите?

Она обвела взглядом наши недоуменные лица и попыталась открыть щеколду. Наконец ее изумление передалось и Джону, он встал и всего на несколько дюймов, чтобы вся улица не оказалась у нас в комнате, открыл ей окно. Джон прислушался к гулу, вторгшемуся вместе с прохладным воздухом, и выражение его лица тоже изменилось. Прижимая маленького Томми, чтобы его согреть, я видела на правильном лице Джона изумление — изумление, смешанное с ужасом. Отец тоже вскочил и подошел к окну; я не видела его лица, только темные волосы под бархатной шапочкой. Он внимательно, напряженно слушал. Наверное, я последняя разобрала слова, доносившиеся с улицы, хотя с самого начала было понятно — это не обычные выкрики зазывал с аптекарского рынка.

— Конечно, правда! — услышала я скрипучий голос полоумного Дейви. — Алый карбункул прорвало!

Гул, веселые выкрики вперемежку с улюлюканьем. В толпе кто-то пронзительно прокричал:

— Волк!

Я была в полном недоумении.

— Клянусь всемогущим Богом!

Джон высунулся из окна и крикнул:

— Дейви! Замолчи! Ты мешаешь! Что за чушь ты несешь?

Шум на улице усилился. Люди отошли подальше, задрав головы к нашим окнам. Я будто видела их угрюмые лица. Но полоумного Дейви оказалось не так просто сбить. Он громко возмущался тупостью толпы. Я очень хорошо представляла себе его безумный торжествующий взгляд, когда он завладел вниманием почтенного свидетеля.

— И вовсе это не чушь, доктор Джон! — закричал он, и никаких сомнений не осталось. — Я только что слышал на Сент-Пол-кросс! Все на Чипсайд толкуют об этом! Пойдите послушайте сами, если мне не верите! — Для вящего эффекта он сделал паузу.

— Ну так что же? — нетерпеливо закричал Джон. — Давай валяй, дружище.

— Кардинал Уолси арестован! — раздался снизу торжествующий голос.

И на сей раз возгласы звучали скорее радостно, нежели негодующе. Лондон люто ненавидел алчного пузатого лорд-канцлера, сына пивовара, единственного из королевских подданных, кто стоял к королю ближе отца. Даже отец при всем своем многотерпении не очень уважал кардинала. При всяком упоминании его имени он приподнимал брови и криво улыбался. Джон достал из кошелька монету, бросил ее на улицу и, не сказав больше ни слова, закрыл окно. И все-таки в комнате вдруг стало холодно. Мы уставились на отца, смотревшего на нас без всякого выражения. Маргарита нарушила молчание.

— Это правда, отец? — робко спросила она, положив маленькую белую руку ему на плечо.

Посмотрев в ее лицо под скромным чепцом, он немного смягчился и кивнул.