Роковой портрет - [43]

Она покачала головой.

— Он умер, — ответила она одними губами. — В Детфоре на прошлой неделе.

— Упокой Господь его душу, — отозвался Джон.

Несколько дней назад в Детфоре вспыхнула потная болезнь. Кто знает, может, именно оттуда она переметнулась на наш амбар. Я перекрестилась.

— Упокой Господь его душу, — повторила Мэри.

Истерический припадок прошел, и она, снова подсев к дочери и положив ее головку себе на колени, решительно сжала губы. Мальчик и двое его друзей принесли три кожаных бурдюка с водой.

— Хорошо, ребята. — Джон говорил твердо. — Идите и возвращайтесь утром. И не разрешайте здесь собираться. Ваше задание — никого сюда не подпускать. Мы и Мэри побудем с Джейни. Все остальные должны остаться в амбаре, понятно?

Они закивали. Мать сжала руку сыну. Мальчику было лет восемь. Говорить они не могли. Но Джон дал им надежду. Он дал надежду мне.

Я с трудом удерживалась от рыданий. Над смертным одром висело туманное марево, а вокруг сиял солнечный весенний день и летали бабочки.

— Мег, как долго ты можешь остаться? — по-прежнему бодро спросил Джон. — Я кивнула. Меня странным образом утешал вид его красивого, упругого, энергичного тела. Мы оба понимали — я останусь столько, сколько нужно. Он тоже кивнул. — А что у тебя там? — Он показал на мой мешок.

— Повязки. Мыло. Ничего особенного.

У меня еще была кора ивы. Бабки утверждали, что она снимает жар. Но он, наверное, считал это суеверием, и я не стала упоминать ее.

— У меня есть пиявки. Мы их поставим, когда начнется кризис, — решил Джон.

Я помолчала. У девочки испорчена кровь. Любой врач скажет — кровопускание очистит ее и восстановит баланс соков. А Джон получил в Сиене великолепное медицинское образование. Больше его знать нельзя. Но лично я не решилась бы на кровопускание, особенно в такой грязи, когда рядом воняет канава, а пыль забивается в ноздри и волосы, — настоящий рассадник инфекции. Я закрыла нос.

— Посмотрим, как пойдут дела, — спокойно сказал Джон и, может быть, заметив мою реакцию, внимательно посмотрел на меня. Именно такой внимательный взгляд я и представляла себе всю одинокую весну. Теперь он пронзил мое сердце. — Когда все закончится, нам нужно будет поговорить, — добавил он.

Я опять кивнула. Сердце у меня сильно билось, но лицо оставалось таким же бесстрастным, как у Джона. Однако в висках стучала кровь, напоминая, что все последние месяцы я как бы и не жила вовсе.

Я протерла худенькое мокрое тело. Я сама взмокла в жаркой палатке. Наступил полдень. Мэри ритмично укачивала девочку и тихонько что-то напевала. Она уже не замечала меня, думая только о том, как облегчить состояние дочери. Но я видела ужас в глазах маленькой Джейни, слышала ее неровное дыхание, хрипы в груди, как будто она тонула. Выдыхая, она испуганно бормотала: «Нет… нет… нет…» Пить она не могла. Ужасная вонь усиливалась. Пахло протухшим мясом и запекшейся кровью. Я услышала шаги и выглянула из-под одеяла.

— Переверните ее и откройте спину. Мы пустим кровь, — распорядился Джон. Я не позволила себе усомниться в его решении. — Мэри, — повторил он, — переверните Джейни и крепко держите ее на коленях. Сейчас мы сделаем ей кровопускание.

Женщина повиновалась, ни на секунду не переставая напевать и покачиваться. Девочка из последних, уже почти иссякших сил прижалась к матери. Я закатала рубашонку и еще раз протерла костлявую крошечную спинку. На коже тут же выступили блестящие капли нота. Надежда таяла.

— Подвинься. — Джон зашел в палатку.

В руках он держал мешок. Он дал мне коробочку с пиявками и медицинские банки и велел бросать по одной пиявке в каждую, а сам принялся ставить их на спину Джейни. Несколько пиявок не хотели присасываться к детской коже, но он терпеливо стучал по ним ножиком, пока все не присосались. Тогда он очень осторожно сделал в некоторых местах небольшие надрезы. От жары и вони невозможно было двигаться и дышать. Мне казалось, еще чуть-чуть — и я потеряю сознание. Вдруг Джейни бессильно уронила голову на материнскую грудь. Та заплакала:

— Она в обмороке, в обмороке… Что случилось?

Джон одернул ее:

— Все нормально. — Он спокойно снял набухших кровью пиявок и наложил на ранки мои чистые повязки. — Не волнуйтесь. Пойте. Она вас слышит.

Мы, как могли, помыли ее и снова перевернули на спину, а мать приподняла девочку и, укрыв одеялом, снова стала укачивать. Джейни задышала легче, шумно, но ровнее, хотя лицо ее по-прежнему покрывала смертельная бледность, а на коже выступал обильный пот.

— Мег, — сказал Джон, — выйди. Отдохни. Вытяни ноги. Береги силы. — Я выползла из палатки и отерла пот, только размазав грязь и кровь. Было почти странно видеть знакомый амбар, котел, людей, сидящих на корточках у входа. Я так много часов не думала о них. — На закате мы снова пустим ей кровь. — Джон говорил спокойно. Казалось, он не терял надежды.

— У меня кончились повязки.

Я могла думать только о таких мелочах. Джон накрыл мою руку своей. Мужества у него хватало на двоих. Я почувствовала, как в меня перетекает его практическая сила.

— Не беспокойся. Я попросил одну женщину постирать в реке первый комплект. На таком солнце они высохнут мгновенно.