Роковая страсть короля Миндовга - [2]

— Это когда же надо было выехать из своих земель, чтобы прибыть в Варуту в такую рань! — выказывая восторг, вскричал государь. Как и следовало ожидать, новость обрадовала его. Любая тема, связанная с князем Довмонтом, влияла на светлейшего исключительно благоприятно.

Раб обнажил гнилые зубы, подобострастно захихикал. Он тоже был рад — только по другой причине. Неожиданно несчастный поперхнулся и начал громко кашлять... Тем временем повелитель успел окрылиться вдохновением.

— Радость! Вот это радость! — стал повторять он. Серое сухощавое лицо его разрумянилось, а глаза заблестели. — Будет теперь с кем скуку разделить! Хвала богам! — тем не менее с лица его не исчезли следы грусти.

Уже не один месяц государь находился в состоянии меланхолии. Решение любимца навестить его как раз и было связано с попыткой утешить несчастного, отвлечь от горьких мыслей. Король грустил с тех самых пор, как перестали поступать известия от единственного сына. Сначала он сделался неразговорчивым, а потом и вовсе впал в тоску. Говорить в его присутствии о молодом князе Войшелке возбранялось и раньше. Теперь же было просто опасно... Жизнь светлейшего, его усилия, связанные с расширением и укреплением Литвы, могли оказаться напрасными, если бы он покинул сей бренный мир. Враги с запада, да и внутренние завистники, каковых тоже имелось немало, были готовы свести на нет все его завоевания. «Стоило так корпеть, рвать живот свой! — все чаще говорил себе, выказывая неудовольствие, князь. — Оберегать державу, множить границы! Чего ради было стараться, если у меня не оказалось главного — преемника! Да властолюбивые вассалы после меня в сваре даже не заметят, как пустят эти завоевания по ветру!» Теперь, когда правитель Литвы начал утрачивать бодрость духа, он думал о будущем с тоской...

Князь Довмонт был встречен. Друзья позавтракали и уединились в покоях государя.

Стены этой залы были украшены грубой материей, а полы застилали ковры. Вдоль стен стояли широкие лавы, а на возвышении, ближе к нише, располагалось обтянутое черной кожей кресло с высокой спинкой. Это был трон короля Миндовга.

Высокий, широкоплечий, молодой, гость передвигался с осторожностью: казалось, беспокоился, что может ненароком задеть что-нибудь. По характеру он был из тех, про кого говорят: «Медленно запрягает, но быстро едет». Как движения, так и выражение волевого лица хозяина Нальши источали неиссякаемую уверенность, доброту, способность к всепрощению. Казалось, всякому, кого мучили сомнения, достаточно было с ним пооткровенничать, чтобы тут же получить порцию надежды. За эту способность воодушевлять, обнадеживать государь и любил наместника. Более того, в глубине души король не прочь был видеть после себя на престоле именно его. По крайней мере светлейший не сомневался, что нальшанский князь способен продолжить укрепление Литвы. Высокий лоб, проницательный взгляд серых глаз гостя указывали на его умственный потенциал. Кроме того, что наместник умел вести себя, как подобает вельможе, он еще был рассудителен и справедлив в одинаковой степени и дипломатичен. Что касалось умения одеваться, то в этом хозяин Нальши, а с недавних пор и Рогачева просто не имел в Литве себе равных. В то утро он был в черном с позолотой платье, отороченном куньим мехом.

Облачившись в тяжелую мантию из волчьего меха, государь занял место на троне. Гостю же вынесли отдельное кресло — подобная честь должна была показать, что хозяин уравнивает прибывшего с собой... Некоторое время друзья молчали, просто глядя друг другу в глаза. У постороннего созерцание такой сцены могло бы вызвать уверенность, что встретились отец и сын...

— Знаю доподлинно, что сначала он отправился на Волынь. И там в одном монастыре принял от местного игумена Григория монашеский постриг, — наконец начал о своем, то бишь о сыне, государь.

Угадав, что светлейший настроился жаловаться, князь Довмонт насторожился: все-таки он находился в компании с изворотливым, дерзким, даже беспощадным человеком. Действительно, король Миндовг был из тех, верить кому было просто опасно. Он потому и нажил себе столько врагов, а друзей не заимел. Другое дело, что никто не сомневался в его талантах военачальника и руководителя государства. Когда-то он брал напором, жесткостью. Теперь же стал использовать иной метод — хитрость: воевал исключительно вне пределов Литвы, всеми способами, как ятвяги в свое время, избегал крупных стычек. Настороженность князя Довмонта объяснялась просто: он понимал, что тот, кто долгое время успешно противостоял крестоносцам, утирал нос самому Папе, будет всегда, во всех обстоятельствах оставаться тем, кем был, просто в каждом новом случае не посчитает для себя зазорным вырядиться в выгодную одежку...

— Ужасно переживаю за его выбор, — продолжал светлейший. — Для меня это тупик. Приняв постриг, мальчик отказался не столько от мирской жизни, сколько от претензии на полагающуюся ему по закону власть!

Гость мог бы рассыпаться в утешениях, но, как человек прагматичный, он знал, что из любой затруднительной ситуации имеется выход. Ему хотелось дать совет королю. За этим, собственно, он и прибыл в Варуту...